Мафия 032: Blood and Fyre

- Скажем так, сир рыцарь, я хочу предложить вам помощь Дредфорта в возвращении родового замка, в обмен на ваше вечное молчание.

Амбидекстер с интересом воззрился на Алестера.

- Как вам такая затея, лорд Лотстон?

Лотстон воззрился на Болтона в ответ с нескрываемым подозрением, но потом до него дошло, что под вечным молчанием лорд имел в виду не предложение просто и без затей перерезать Алестеру глотку, а банальное отсутствие слухов.

- А в чем же будет заключаться эта помо... - Лотстон осекся. Он не хотел знать, потому что вкупе с упоминанием несчастного Рыцаря Цветов воображение рисовало самые жуткие картины. - Благодарю, милорд. Я в состоянии разобраться с делами моего дома. - Алестер посмотрел в серые глаза Болтона. - Свое молчание я вам обещаю. А когда я наведу в Харренхолле порядок, может быть, я навещу вас в Дредфорте, милорд.

"А ещё я пущу слух, будто это я тебя прищучила, потому что слишком много знал о моих делах и распускал язык. Убьём двух зайцев: и ты сгинешь с моей пиратской тайной, и я внушу всем страх, что Морская Сука не гнушается даже принцами, если те суют свой нос не в своё дело. Но из Дорнийского моря ребят придётся отозвать..." - безмятежно улыбаясь принцу, вдова сделала ещё глоток вина.

- Вы уверены? - Болтон склонил голову набок, всем своим видом выражая сомнение. - Подумайте еще раз, лорд. Я предлагаю вам свою помощь. Две сотни всадников Дредфорта выступят на Харренхолл по моему приказу. Мы снимем освободим вашу царственную племянницу от оков правления тихо и безболезненно.

Болтон вдруг перешел на шепот:

- Скажите, Лотстон, а что вы собираетесь с ней сделать, когда отберете замок?

- Вы уверены? - Болтон склонил голову набок, всем своим видом выражая сомнение. - Подумайте еще раз, лорд. Я предлагаю вам свою помощь. Две сотни всадников Дредфорта выступят на Харренхолл по моему приказу. Мы снимем освободим вашу царственную племянницу от оков правления тихо и безболезненно.

Болтон вдруг перешел на шепот:

- Скажите, Лотстон, а что вы собираетесь с ней сделать, когда отберете замок?

- Я не приду в свой дом как захватчик, милорд, - отрезал сир Алестер. - Король вернет мне Харренхолл. Что касается леди Данеллы... А почему вы спрашиваете, Болтон?

- Я не приду в свой дом как захватчик, милорд, - отрезал сир Алестер. - Король вернет мне Харренхолл. Что касается леди Данеллы... А почему вы спрашиваете, Болтон?

Болтон удивленно воззрился на собеседника.

- Почему? Лотстон, вы меня удивляете. Она в любом случае останется наследницей замка Харрена Черного! Вы же вряд ли найдете для себя подходящую партию, насколько я успел вас понять - Вестерос вам не по нраву.

- Почему? Лотстон, вы меня удивляете. Она в любом случае останется наследницей замка Харрена Черного! Вы же вряд ли найдете для себя подходящую партию, насколько я успел вас понять - Вестерос вам не по нраву.

- Нет, Болтон, не останется, - Лотстон холодно улыбнулся. - Я отвык от Вестероса, вы правы, но в Харренхолле все будем мне по нраву.

Сир Алестер отодвинул кресло и встал.

- К сожалению, сейчас я должен уйти, милорд. Но, - он наклонился к уху Болтона, - я все равно помню.

Сир Алестер отодвинул кресло и встал.

- К сожалению, сейчас я должен уйти, милорд. Но, - он наклонился к уху Болтона, - я все равно помню

- И я помню, - жарко прошептал ему в ухо Болтон. - Север всегда помнит, Лотси.

<br>

Он шел по темному и извилистому, как лесная тропа, коридору. Не без труда, Ему все же удалось различить тяжелые, собранные из массивных камней стены. Они были такими древними, что даже густой мох, покрывавший их посерел и высох - Он чувствовал это, прикасаясь к ним рукой. "Шершавая и шелушащаяся будто кожа у покойника", - с отвращением подумал Он и отнял морщинистую ладонь от стены.

Ворон вновь разразился криком. Проклятая птица приходит к нему каждую ночь, и вот уже который год, Ему приходится покорно идти за этой странной тварью по мрачным, длинным и непременно сужающимся ходам замка, который был разрушен много-много лет назад. Его стены разрушили вода и ветер, а земля - предана королевскому проклятию.

"Ну что тебе от меня надо?" - с трудом прокричал Он птице, но та лишь посмотрела на него странным блуждающим взглядом и, громко вскрикнув, полетела дальше.

За следующим поворотом коридор, все больше становившийся похожим на лаз в усыпальницу древних королей-чародеев, внезапно раздался вширь, и тот, кто шел за вороном в очередной раз обнаружил себя в просторном, с высоким потолком и очень скудным освещением, зале.

"Здесь все и заканчивается каждую ночь", - с гнетущим чувством тоски подумал Он про себя.

Осторожно переступая через залитые вином и кровью тела, облаченные в красивые кожаные дублеты и кафтаны, он неспешно озирался по сторонам. Тел было очень много. Было похоже на то, что в этом зале, - предназначенном, скорее для массового празднования неких торжественных событий, чем для скучных заседаний, - произошла кровавая резня. Не сражение, а именно резня, бойня, - Он не видел оружия подле окровавленных тел, как не видел и ножен на их ремнях.

- Хороший это праздник, светлый и добрый! - Хриплый смешок заставил Его оцепенеть и медленно обернуться через плечо. Такое он видел впервые. Ранее сон всегда заканчивался, едва ему стоило войти в эти чертоги и увидеть тела убитых.

Тусклый свет догорающих сальных свеч рождал на полу странные, пугающие тени. "Асшайские заклинательницы теней способны разбудить древний ужас ради служения Владыке Света", - услышал он голос высокого человека в кольчуге, чью грудь украшала летучая мышь, вписанная в красное пылающее сердце.

- Хороший праздник, да! - Очередной смешок, скрипучий и грубый. Старик?

Он увидел среди теней сгорбленную фигуру, сидевшую на каменном полу. Да, это был старик, древний, с длинными и неопрятными волосами. На своих тонки старческих руках с длинными желтыми ногтями он держал еще чье-то тело. Кажется, это была женщина.

Когда Он попытался всмотреться в изъеденное морщинами лицо старика, Ему вдруг показалось, что оно Ему смутно знакомо. И этот голос, надтреснутый и насмешливый.

- Король благодарит Вас за службу, милорд, - он протянул сухую руку и указал костлявым пальцем куда-то Ему за спину.

Неожиданно за Его спиной раздались глухие металлически хлопки. С трудом подавив желание закричать от ужаса и бросаться из зала, не оборачиваясь, Он медленно повернулся и оторопел.

В глубине зала, на высоком почерневшем от старости и копоти деревянном троне, сидел рыцарь. Его поножи, кольчуга, стальные массивные перчатки блестели как новенькие, однако, присмотревшись Ему все же удалось разглядеть, что нагрудник рыцаря в некоторых местах помят и в нем, как будто зияют темные пробоины. Рыцарь хлопал в ладоши, и именно звук соударения металлических перчаток так напугал Его.

Подойдя ближе, Он увидел то, что мгновение назад принял за пробоины в панцире - полдюжины длинных, вороненого оперения, стрел, торчали из груди рыцаря на троне, а из ран медленно сочилась темно-красная, как прокисшее аборское вино, кровь.

Но вот рыцарь прекратил хлопать, уперся руками в подлокотники трона и, слегка повернувшись, подался чуть вперед. Когда голова рыцаря медленно показалась в неясном свете свече, страх сожрал Его полностью.

Ему стало дурно, захотело кричать, захотелось бежать как можно дальше отсюда, захотелось самому броситься на собственный меч. С высоты деревянного трона на него взирала пустыми глазницами голова огромного лютоволка. Спутанная сера шерсть, огромные белые клыки, торчащие по бокам острые мохнатые уши - это все казалось каким-то безумием. Бредом. Рыцарь с головой лютоволка.

Ему не удалось прийти в себя. Волк раскрыл свою клыкастую пасть, из которой тут же засочилась кровавая пена, и с невероятно жутким хрипом пролаял:

- Ру...Се! Ру...Се!

Затем еще раз, и еще, и еще. Громче и отчетливее:

- РУСЕ! РУСЕ! РУСЕ!

Лютоволк лаял и лаял, все его тело сотрясалось конвульсиями, пена продолжала течь. Послышался злобный хохот старика, проговорившего: "Мой король желает видеть Вашего внука, милорд!".

Он почувствовал, что еще мгновение и он рухнет без чувств на устеленный трупами каменный пол. Так и произошло, но последнее, что Он увидел, медленно оседая на пол, - был черный как смоль Трехглазый ворон, который, медленно расправив крылья, опустился на голову лютоволка.

- Ваша милость! Милорд Болтон!

Старый лорд Абмидекстер Болтон нехотя встал с высокой кровати, укутанной тяжелым атласным палантином. Накинув на худые старческие плечи массивный махровый халат, он подошел к камину, который слуги растопили за час до его пробуждения. В замке было холодно, и единственным источником тепла в его покоях, помимо алкоголя, был этот камин.

- Ваша милость, леди-жена Вашего сына родила, - суетливо начала объяснять септа, влетевшая в его опочивальню штормовым ветром. Он остановил ее жестом и попросил объяснить все медленно и спокойно.

- У Вашей милости родился внук, мальчик, - начала она. - С красивым гладким лицом и темными волосами.

Септе не хотелось говорить о тонких, почти прозрачных губах новорожденного и о холодных, бесцветных глазах ребенка, в которых читалось несвойственное младенцам равнодушие.

- Ваш сын и его леди-жена хотели бы назвать сына в Вашу честь и затем прислали меня, - закончила, наконец, женщина.

- Не стоит, - Амбидекстер повернулся к септе и внимательно поглядел ей в глаза. - Не стоит. Скажите сыну, что я повелел назвать мальчика иначе.

Он задумался на мгновение - ей показалось, что он как-то нервно вздрогнул - затем сказал:

- Скажите ему, что я хочу, чтобы мальчика назвали Русе. РУ-СЕ, - добавил он, произнеся имя по слогам.

- Русе, Ваша милость, я поняла. - Септа скрылась из его покоев так же быстро как и появилась в них.

Амбидекстер вновь повернулся к камину, и протянул к огню худые морщинистые ладони.

"Какой же все-таки тут собачий холод по утрам, - подумал он. - Все-таки эти Старки всегда правы - Зима близко".

Соперничество - изобретение мужчин.

Даже казнь несчастной Барбы Бракен, матери Злого Клинка, была совершена не по желанию Милессы Блэквуд, а по велению ее брата... которое передала его сестра. Пусть семьи спорят, делят и сражаются.

Для тех, кто сидит далеко от военных советов и границ, все едино.

Ее сын, Трис Бракен со смехом бегал за своей маленькой кузиной Милессой по богороще, спотыкаясь о подворачивающиеся под ноги камни и корни. Зловещее мертвое белое дерево, нависающее над ними и так испугавшее его в первый день, теперь совершенно его не волновало. Его мать с легкой улыбкой наблюдала за ним. Ему достались рыжие волосы его отца, которые тот, в свою очередь, унаследовал от бабки-Талли.

Матиас и Джон могли ненавидеть Ото сколько угодно. Он был вполне достойным мужем... чего по их предупреждениям сказать было сложно. Но женщины должны выходить за тех, за кого им скажут... Часто это оканчивалось несчастьем для них, так что Мариса еще считала себя везучей. Словно подтверждая, ребенок внутри нее дернул ножкой, ощутимо ткнув ее.

Мара сидела рядом с ней, вывязывая рукавички для племянника в цветах Бракенов. Супруга ее брата была доброй женщиной, и, судя по всему, Джон тоже был вполне в выигрыше.

- Мне жаль, что случилось с твоим братом, - после долгого молчания сказала она, не прерывая свою работу.

- Глупый, глупый мальчишка... - вздохнула Мариса, наблюдая за детьми, - я потеряла одного на Краснотравном поле - они с Матиасом оба были сквайрами у дяди Бриндена, и Бринден-младший погиб в бою... напрасно пытаясь задержать дядю Эйгора. Матиасу же повезло - он схватился с Ото. А теперь... его тоже нет.

- Я слышала, что случилось в Белостенном. Наверное, ты рада, что Ото так легко отделался? Я уж точно.

- Да... тем не менее, дядя Бринден был доволен итогами. Блэквуды прибрали к рукам несколько деревушек, а еще и замок Грома.

- Это в Штормовых Землях? Как это?

- Виктория Файрстоун. Она была последней в роду, и, за день до того как Матиас умер, она вышла за него замуж. Брак был совершен, а затем мой брат погиб. После чего она отправилась вслед за ним.

- И...

- Чтобы замок не отошел Арренам, дядя Бринден заставил короля признать бастардов Матиаса - мальчика Марка и девочку Эйну, двенадцати и восьми лет... теперь эти дети - хозяева замка и Блэквуды из Штормовых Земель.

- Надо же...

- Дядя назначил туда кастелляна из верных людей. Надеюсь, они вырастут достойными людьми.

- Откуда ты все это знаешь? - улыбнулась Мара, поднимая глаза от вязания.

- Ото ругался на чем свет стоит, даже не хочешь - услышишь. А еще он все сожалел о Сиськах.

- Ах, да... эти Сиськи.

Соперничество - изобретение мужчин. Однажды ее сыну объяснит его отец, почему дети, живущие по соседству - плохие. Но пока что они играют под сенью великого чардрева в Рейвентри, и им нет дела до того, что придумали взрослые.

  Показать контент

Потертый временем плащ колыхнулся под напором ветра. Никто не обратил внимания на опустевшее кресло почтенного мейстера. Там, наверху, несмотря на поздний час, до сих пор ведутся споры. Никому попросту нет дела до серой кляксы, быстро пересекающей темный внутренний двор. У назначенного места сгорбленный силуэт приостанавливается. К пепельному пятну присоединяются четыре черных оттенка. И вот уже гремит металл по лестнице второго этажа, старая дверь прогибается под ударами кулака.

- Какого черта? - сквозь рокот доносятся слова и дверь широко распахивается. Алан Редвин почти без одежды, волосы распущены. В одной руке кубок вина, длинный волнистый кинжал в другой. - Почему такой шум?

- Мне искренне жаль, сир. - воины по-очереди обнажили мечи, пока некто позади выговаривал речь. Надежно сокрытый спинами, его личность оставалась неясна. - Прошу, не сопротивляйтесь. Облегчите себе и нам задачу.

- Какую задачу? В чем меня обвиняют? Я тут, понимаете, пью...

- В потворствовании мятежу. - в лоб ответил неизвестный. - Приступайте. - последнее адресовано уже сопровождающим.

Не в силах вынести того, что непременно должно последовать следом, неназванный вышел на свежий воздух. На душе отчаянно скреблись кошки. Одна только вера, придавала должной крепости.

Копошение на верхнем этаже пекарни усиливалось. За наружным окном, свет от масляной лампы не переставая вырывал хаотичное движение.

Звон битого стекла разорвал ночное безмолвие. Фигура в плаще наматывала девятый круг перед домом, когда это случилось. Ее осыпало осколками, благо, от груза по-тяжелее удалось увернуться.

А затем, разом, все стихло. Одного беглого взгляда хватило, чтобы понять - сир Редвин мертв.

Позади послышался лязг шагов. На немой вопрос господина, единственный уцелевший отрицательно покачал головой.

Год 211. Ивовая Роща. Из показаний ассистентки бывшего мейстера, Мильвы Кульпиштегер.

- Собирался в дорогу. Деталей не ведаю. При нем четверо лучших воинов. Помню, подозвал, значитса, к себе, да говорит: "У меня для тебя очень важное поручение, барышня", мол "возьми-ка этот листок, да исполни все в точности как там сказано." Ну а чего, взяла. А как иначе-то! Кто же его знал, что в лечебные снадобья подмешена белена. Это только потом выясниться. Чего говорите? Ой, как же, знала? Ничего я не знала! Знай себе, делаю за старика всяку мелку работенку. И в мыслях не было, что досточтимого лорда на протяжении трех лет усердно трявють. Обтирания? Ну я делала. И что с того? Говорю же, в свои козни старик меня не посвящал. Когда очнулся? Кто? А-а, лорд Ригер! Да вот давеча. Склянку-то, ту с настоем боярышника, я того-этого опрокинула. Специально! Да-да, отметьте это у себя. Так вот, опрокинула, процедуры тотчас прекратились. Подумывала отправить ворона, а тут глянь, досточтимый лорд малехонько оклемался. А потом как закричит! Ой-ей...

Моросил мелкий дождь. Единственным напоминанием о вероломном колдуне, служил высокий кол, что на висельной площади. Насаженная на острие голова, источала вонь. Горячо любимые им при жизни птицы, как следует поживились на его останках. Выклевав глаза и язык, они нашли позорный столб отличной обзорной точкой и еще долго устраивали бои за право распушить перышки на седой макушке.

- Хатч, ради Семерых, пусть он заткнётся! У меня сейчас лопнет башка!

- ..и оттуда вылетит счастливая муха, которой давно уже надоело сидеть взаперти в полной пустоте..

- Пусть он заткнётся, я точно тебе говорю, не то я сам заткну его!!

- А вот этого ты не сделаешь, понял?.. - казалось, ничего не изменилось в тихом и ровном тоне старого оруженосца, но латник, фыркнув, замолчал.

И вновь, помимо скрипа повозки, везущей домой тело Алана Редвина, шагов лошадей и позвякивания амуниции, тишину печальной процессии нарушал только непрекращающийся, монотонный бормочущий плач немого, обезображенного жуткими ожогами мальчишки.

В первый вечер их нагнал и обогнал конвой, сопровождающий Рикарда Старка. Одетый в чёрное юноша ехал на своём Ночном, и только недюжинное мастерство всадника позволило ему сдержать жеребца, когда тот кинулся на Янтаря.. а Янтарь, везущий боевые доспехи своего хозяина, едва взглянул на недавнего друга-недруга. Но пронзительно и тонко заржал им вслед, вытянув злато-рыжую змеиную шею, когда дорожная пыль поглотила идущий крупной рысью отряд. В тон с ним зашёлся в громком плаче мальчишка.

- А ведь Ал.. сир Алан.. покойный собирался после турнира на Север с молодым Старком, - словно через силу проговорил Хатч, напряжённо высматривая что-то на холке собственного коня. И повысил голос, перекрывая плач: - Хотел увидеть Стену, а может и за неё сделать несколько вылазок.. вместе с молодым Старком.. и.. братьями Ночного Дозора.. А теперь они едут на юг.. оба.. так-то..

Он внезапно бросил своего коня вбок, к пони, на котором болталась, раскачивалась из стороны в сторону согнутая, воюще-мычащая фигурка в надвинутом на лицо капюшоне. Руки резко сомкнулись на ткани балахона и рванули вверх..

- А давай-ка ты со мной поедешь, Уголёчек, - Хатч, как мог, сдвинулся назад в седле, умещая перед собой мальчишку и приобнимая его свободной рукой.

До самой темноты, до гостиницы они ехали в тишине. Губы Уголька, из-за шрамов не полностью прикрывающие зубы, шевелились без остановки, но безмолвно.

А в гостинице мальчишка пропал. Гостиница была практически пуста - слухи о происходящем в Белостенном разливались быстро, как вода, заставляя торговцев, межевых рыцарей и даже просто путешественников сворачивать и объезжать эти места десятой дорогой. Хатч, выпивший чересчур много вина, как зверь метался по пустым комнатам, врывался в чуланы и прихватывал за грудки и шкирки всех, кто попадался на его пути. Остальные люди Редвина, не на шутку напуганные, тихонько следовали за ним.

- Да может и ладно, Хатч, чего ты так.. Ну ушёл, может, мальчишка?..

Хатч развернулся к Джону так резко, что покачнулся. Подошёл вплотную, сверля глазами. Тот непроизвольно вжал голову в плечи, ожидая криков, но Хатч заговорил тихо.

- Ты долбоед, Джон, твоя мать зачала тебя, когда баловалась с сучковатой деревяшкой. А у меня не было детей - Алан был мне как сын. И он просил меня заботится об этом немом. Не моё дело, почему и отчего. Но этот мальчишка, который, по твоему, "может, ушёл", он мне как внучек теперь, понял?

Дальше искали уже все, а нашли только когда уже отправились на конюшню - седлать коней, чтобы с факелами искать по расходящимся от гостиницы дорогам.

- Янтаря свели!!!

Но жеребец был на месте. Лишь не виден с прохода, потому что лежал, как сказочный единорог, подогнув тонкие жёсткие ноги с шипастыми подковами, и только лишь поднял голову навстречу заглядывающим в денник людям, глядя на них огромными, угольными с лиловыми отсветами глазами.

"Янтарь лежит! Я никогда не видел, чтобы он лежал.."

"Это колики! Это колики!"

"Найдите конюшонка, душу вынуть из него!!"

"Скорее кто-нибудь поднимайте коня! Да зубов берегитесь, чтобы не подрал.."

Никто не решался войти. Боевой жеребец Редвина обладал крутым и, в общем-то, злым нравом, признавая над собой лишь Алана, да и того не раз предупреждали, что лошадь вот-вот "сядет ему на шею", но.. Алан лишь смеялся, конечно же он смеялся, и продолжал давать Янтарю волю там, где другой бы постарался скрутить норовистую тварь в бараний рог. И как ни странно, тварь ни разу хозяина по-настоящему не подвёла..

- Что делать-то, Хатч? Ребята не хотят к Янтарю соваться! Если это колики.. то.. - торопливая речь выдернула Хатча из воспоминаний.

- Стойте! - он отлепился от стены и подошёл к деннику. - Посветите лучше.. ну вот.. вот они, ваши "колики".. разорались тут, дурни..

У живота лошади, свернувшись в клубочек, спал Уголёк. И на глазах изумлённых людей, огромный злой Янтарь, после гибели хозяина и вовсе ставший почти что неуправляемым, как заботливая матка при жеребёнке, нежно коснулся верхней губой капюшона, закрывающего лицо мальчика, и вновь поднял голову, с кроткой укоризной глядя на онемевших латников.

Хатч, вместе со всеми уходящий с конюшни в усталом молчании, решил, что это с ним от вина и неверного света факелов: когда Янтарь чуть сдвинул капюшон, ему показалось, что он увидел глаза Уголька. Они были открытыми и белыми: ни радужки, ни зрачка.

На следующее утро собирались поздно и раздражённо: после "поисков" засиделись за вином и разговорами вполголоса, и теперь морщились от головной боли, покачиваясь в сёдлах. Уголёк вновь сидел перед Хатчем, он сам подошёл и протянул вверх тонкие руки, когда Хатч сел в седло. Был он тихим, задумчивым, и Хатч, ощущая тепло худенького тела, корил себя за странные мысли, которые тщетно пытался залить вином вчера и гнать от себя сегодня: каким был Уголёк до того, как люди до неузнаваемости изувечили его? Неужто действительно, как сам он совсем недавно объяснял Алану, одни только его рыжие волосы дали повод для страшной расправы? Показалось или нет ему в полумраке конюшни, что мальчишка спит с открытыми, закатившимися глазами? Может быть у него падучая болезнь, и именно в её проявлениях дурные крестьяне усмотрели колдовство.. И главный вопрос - почему всё это так тревожит его самого? Он не испытал никакого лишнего трепета, когда впервые взглянул в это оплавленное огнём лицо, увидел эти рубцы, покрывающие хрупкое тело, увидел беспомощный обрубок языка, а теперь чувствует, как нарастает.. брезгливость? Нет, брезгливости не было, за прошедшие дни он скорей уж окончательно притерпелся к уродству "внучка". Страх?.. Но было бы нелепо бояться мальчишку, весящего немногим больше доспеха Алана. Нарастало смутное беспокойство, словно приближалась гроза, пока что звенящая молниями в отдалении. И гроза эта шла за ними так же послушно, как вслед за Угольком вышел утром из конюшни Янтарь. Или это они сами шли к ней?..

- КАРРРР! КАРРРР!!

Хатч поднял голову и от неожиданности помянул Семерых. С дорожного столба на него скалился остро заточенными зубами череп, уже почти объеденный насекомыми и птицами. Ниже на кривовато прибитой дощечке рукой самого же Хатча было выведено: "Божеокский Кусач". Ворон, сидящий на макушке черепа, вырвал из-под лапы клок чёрных спутанных волос, отбросил его прочь и всхлопнул крыльями: "Каррр!"

Уголёк тоже смотрел вверх, его начало мелко трясти, и Хатч укрыл его полой своего плаща, уткнул лицом себе в грудь, высылая коня, чтобы быстрее миновать перекрёсток.

- КАРРРР! - неслось им вслед, ещё долго эхом отдаваясь в ушах.

А к вечеру грянул ливень, превративший ранние сумерки в непроглядную ночь, и, непонятно как, они сбились с дороги.

- Повозка не пройдёт дальше, стойте! Я вообще не понимаю, как она шла по этой тропке до сих пор.. Дождь, вроде, совсем кончился, а вон, вроде, полянка, будем разворачивать привал! Утром определимся, где мы.. Стойте, говорю вам! Оглохли?!

- Хатч, я не могу остановить Пчёлку! Стой ты, Кузнец тебя закуй, дуру!

- Мой тоже прёт через удила!

- И мой!.. Так они за Янтарём все идут!! Остановить его надо! Хатч!..

- Седьмое пекло! Дай мне шесть девок, я скажу "пошли прочь, мне свои надоели"! - ворча, Хатч без всякого труда принял с тропы, незаметно забирающей вверх, и объехал маленький отряд, чтобы своими глазами увидеть, как лошади упрямо бредут вперёд, несмотря на все усилия всадников, а впереди, опустив голову, идёт Янтарь, как-то отвязавшийся от повозки и оказавшийся во главе процессии. Ещё раз выбранившись, Хатч хотел уже было подъехать к нему и перехватить поводья.. как вдруг на его руку легла тёплая ладошка Уголька. Мальчик обернулся через плечо, поймал взгляд Хатча и приложил палец к своим обезображенным губам, издав тихий сип. Выглянула луна, отразилась в его печальных глазах, на миг сделав их зелёные радужки красивыми и прозрачными, словно драгоценные камни.

- А может и не надо его останавливать, - проговорил Хатч медленно, и Уголёк серьёзно кивнул. - Он умнее нас всех, идёт туда, где посуше.. Там и встанем! Ребята, скоро обсохнем и пожрём горяченького! Вперёд! Ещё немножко!

- Ну, Хатч, старая ты скотина, сам, как баба: то стой, то едь! Тебя и сожрём!

- Поговори мне ещё! Тебя сожрём!

- Тебя!..

Уголёк так и не убрал ладони с руки Хатча. Тепло от его тоненьких пальцев будто разливалось по телу сквозь тревогу и сырость. Всё отступало куда-то, и ничто не казалось больше странным, ни бессчётные часы плутаний в сплошном потоке дождя (куда и зачем они ехали в дождь? почему не остановились?), ни долгая лесная дорога (зачем они вообще углубились в лес?), ни поведение лошадей. Впереди, по видимости достигнув вершины холма, дорога пересекала посередине большую поляну, а с обеих сторон белели огромные пни. Янтарь остановился и, словно вёл за собой табун, ударил копытом о землю. Они прибыли на место.

- Ты ведь понимаешь, что это нехорошее место, да?.. - Хатч говорил с Угольком сердитым шёпотом, не желая привлекать внимание остальных, занятых костром и съестным. - Ты понимаешь, что там, где срубили богорощу, место вообще нехорошее, а где срубили такую богорощу, - он округлил глаза, обводя взглядом белый пень, на котором сидел, а мог бы лежать, свободно растянувшись во весь рост, Уголёк, - вообще беда? Ну, чего ты на меня так смотришь, понимаешь? Ну так кивни.. или же головой помотай..

Уголёк, смотревший по-собачьи грустно, кивнул.. и помотал головой. Хатч зло сплюнул и оглядел их маленький лагерь. Поляна и вправду была на удивление сухая, видимо ливень, промочивший их до последней нитки, сюда не дошёл. И он, сам с какой-то глупости пообещавший им "обсохнуть и горяченького", не стал останавливать уставших, промокших людей, когда они принялись собирать хворост и разводить огонь. "Если не просохнем как следует и не просушим одежду и амуницию, и нас, и коней вернее прикончат натёртости да простуда, чем разбойники.." - утешал он сам себя. Удивительным было, что кроме него никто словно бы ни о чём не беспокоился. Лица ребят были добродушны и безмятежны.. Лошади - спокойны и сонны. Хатч опять повернулся к Угольку.

- Ты ведь понимаешь меня? Тогда что значит "да и нет"? Это плохое место? - Уголёк пожал плечами и кое-как улыбнулся. От костра потянуло варевом, в желудках у обоих забурчало, и Хатч махнул рукой. - И чего я к тебе привязался.. Будто ты что-то можешь знать, дурень.. Жрать пошли..

Позже, когда они с Угольком сидели у костра и перетирали ветошью доспехи Алана, Хатч с изумлением наблюдал, как его, в общем-то бывалые, несмотря на молодость, товарищи один за другим устраиваются на ночлег, даже не вспомнив о том, чтобы оставить дозорных и договориться о сменах. Он хотел было напомнить, прикрикнуть, но вновь, как там, на тропе, встретился с умоляющим взглядом Уголька и промолчал. Широко зевая, все шестеро просто легли спать, и вскоре на поляне стало тихо. В тишине они, образцовые оруженосцы-без-господина вдвоём доделывали свою работу, а когда Хатч отложил прочь латную перчатку и понял, что это была последняя часть доспеха, на него навалилась такая чудовищная, нечеловеческая усталость, что он едва доковылял до одного из огромных пней и свернулся на нём калачиком. "Зачем я лёг на чардреве?!", - мелькнула и погасла мысль. Хатч заснул.

Ему показалось, что он проснулся от холода. Хотел подоткнуть плащ, но пошевелиться не выходило. Тут ворон каркнул снова, и Хатч понял, что проснулся от этого звука. Костёр прогорел, но темно не было: стоял серый предрассветный час, и молочный туман, и белоснежные пни чардрев словно светились собственным неярким светом. Он не мог двигаться, он знал, что это не сон, но страха не было. Узкая повозка, вёзшая тяжёлый дубовый, окованный металлом гроб, была перевёрнута. Расколотая крышка валялась поодаль на росистой траве, а гроб лежал на боку, зияя пустотой. Используемые Молчаливыми Сёстрами тряпки с особыми снадобьями, острый запах которых Хатч теперь уловил в воздухе, были разбросаны там и тут. Он скосил глаза - единственное, что подчинялось ему.. Стоя на высоком пне, прибавлявшем ему росту, Уголёк помогал Алану облачаться в доспех. "Алан! Алан!! Нас обманули! Мне принесли записку, написанную словно твоей рукой! Ты писал тот список в общем зале, помнишь? Кто-то скопировал твой почерк и написал ту записку! Мы ждали тебя на северном дворе.. слишком долго ждали! Когда я вернулся, ты был уже мёртв! Я не знал! Я никогда не оставил бы тебя!" Хатч кричал, срывая горло, из которого не доносилось ни звука. Все непролитые за эти дни слёзы хлынули из глаз, они заливались в ноздри, что равномерно, словно у спящего, втягивали и выпускали воздух, просачивались сквозь сомкнутые губы, и во рту было солоно.. "Только посмотри на меня, Алан! Я не знал! Меня обманули.. И Уголёк был со мной, я не оставлял его, слышишь?! Как ты велел мне, я не оставлял его.." Белая, светящаяся, словно наползающий туман, кожа, в дюжине мест перечёркнутая чёрными линиями смертельных ран, скрывалась под рыцарским облачением. "Не надевай шлема, Алан, не посмотрев на меня! Не смей уходить так! Меня обманули!!" Слёзы кончились, и Уголёк уже подводил посёдланного Янтаря, который потянулся мордой к хозяину.. и прянул в сторону, едва не сбив мальчишку на землю. Осев на задние ноги, боевой жеребец захрапел и попятился. "Он боится его. Потому что Алан - мёртвый", - не закричал, а подумал Хатч и заплакал снова. Сквозь слёзы он увидел, как Алан таким знакомым движением поднял руку перед мордой коня, словно посыпая песком сквозь пальцы.. И второй раз Янтарь потянулся.. и отпрянул, мелко дрожа всей шкурой. Коротко зазвенело, и Уголёк принял кинжал с волнистым лезвием из рук Алана. Он подошёл к коню и, привстав на цыпочки, потянул его за гриву вниз. Всё ещё дрожа, тот покорно опустился, подогнув ноги, и вытянул шею.. Кинжал, перерубавший плохой металл, как деревяшку, за одно движение перерезал гордую змеиную шею под самыми ганашами, и поток крови покрыл золотую грудь жеребца багровым. Дёрнувшись раз, два, Янтарь тяжело откинулся набок, с глухим стуком его голова ударилась о выступающий из земли белый корень. "Оботри кинжал, прежде чем возвращать его.. вот так, молодец, Уголёчек.." - думал Хатч, и тут Алан повернулся и посмотрел прямо на него. Его лицо было белым и словно стало старше, черты потеряли остатки юношеской округлости, белыми были губы, под глазами и на щеках залегли тени, голубоватые, какими бывают тени на глубоком снегу. Алан смотрел на Хатча долго и наконец улыбнулся, но в этой улыбке не было ни радости, ни тепла. "Прощайте, милорд", - сказал Хатч, и, хотя не раздалось ни звука, Алан словно бы услышал его и кивнул. Отвернувшись, он подошёл к коню, склонился над ним и тронул мокрые от крови ноздри. Янтарь всхрапнул, поднял голову, как если б очнулся от крепкого сна, и, выставив вперёд копыта с шипованными подковами, легко, одним движением поднялся. Он потянулся к хозяину, и тот почесал между лиловатых глаз, прежде, чем вспрыгнуть в седло. Как всегда, почувствовав всадника, Янтарь привстал на задние ноги, высоко кинув головой, только Алан не засмеялся, а лишь дал ему шпоры, высылая в медленный галоп.

- Аааахм! Ааааааахм! ААААААХМ!! - путаясь в своём балахоне Уголёк бежал, пытаясь догнать всадника и оскальзываясь в крови, которая всё лилась и лилась из вскрытого горла его коня. И последнее, что увидел Хатч, прежде чем провалился в сон, который навсегда стёр память о произошедшем, это как рыжий жеребец замедлил ход, рыжеволосый всадник свесился набок в седле, и когда немой мальчик поравнялся с ними, то взлетел на лошадиный круп, поднятый сильной рукой. Так они и ускакали прочь - мёртвый рыцарь на мёртвой лошади и счастливый уродец, крепко, двумя руками держащийся за своего милорда. Их путь лежал на север.

Безмятежная улыбка на спокойном лице, взгляд ясных серых глаз, обращенный в никуда, и легкое покачивание головы из стороны в сторону...

- И что, она все время такая? Нелегко старику будет сбыть девчонку с рук.

- Наоборот, - возразил второй. - Из нее теперь идеальная жена получится: всегда молчит и улыбается, ни словечка поперек муженьку. А между ног они все одинаковы.

Оба расхохотались.

Арвен, не замечая ничего, продолжала улыбаться и покачивать головой. В ее мире стояло Вечное Лето, цвели розы, переплетаясь с тугими гроздьями винограда, порхали разноцветные бабочки и пели птицы. Она была счастлива.