Игра 20-1: Инцидент в Антарктиде

15 января 1982г.

Двигатели самолета, с трудом приземлившегося на небольшой, расчищенный от рыхлого намета пятачок импровизированной взлетной полосы, устало чихал и кашлял, лениво раскручивая лопасти винтов. Даже те двадцать минут, которые участники предыдущей – третьей по счету – полярной экспедиции, торопливо разгружали транспортник, а новоприбывшие медленно и тяжело ковыляли к жилым домикам станции, были для него мучительным ожиданием на вершине этого «ледяного Эвереста» – исполинского ледяного купола, возвышавшегося над поверхностью моря у берегов самого дикого, самого недружелюбного к человеку и самого загадочного континента на Земле.

На все про все только двадцать минут. Приветствия и хлеб-соль будут позже – четкие инструкции командира «Востока»: «Полюс Холода, ребята, это вам не Гагры и не Ялта. Нельзя с ним шутки шутить...»

Сейчас конец лета и температура воздуха на вершине купола «всего» –40°С. Если замешкаться, то потом либо моторы заглохнут, захлебнувшись от ледяного воздуха и недостатка кислорода, либо посадочные лыжи примерзнут, и придется их кувалдами отбивать и стаскивать самолет с места тягачами. К самолёту подогнали мощный гусеничный артиллерийский тягач АТТ, в кузов которого и выгрузили всё, что привезли из «Мирного». Никто из новичков участия в разгрузке не принимал, потому что физическое напряжение без предварительной, хотя бы кратковременной, акклиматизации вызывает сильнейшую одышку и головные боли. Каверин уже скрежетал зубами от мигрени, которая электрическими разрядами бьет где-то над лобными долями.

«Восток-1» находится на вершине ледяного купола высотой около 3500м над уровнем моря, содержание кислорода в воздухе здесь ниже, чем на такой же высоте в горах на материке минимум на 40 процентов...», – он перебирал в уме всю ту информацию, которой их подробно снабдили «антарктические ветераны» с «Мирного», с трудом сдерживаясь от ругани. Всего на 40? Да ведь тут просто дышать невозможно!

– Добро пожаловать на Купол, Вениамин Анатольевич! – хмуро пробурчал ему чуть ли не в самое ухо пожилой командир станции Юрий Михайлович Астахов – ветеран полярных экспедиций, один из тех, кто покорил Полюс Холода в середине 50-х.

Каверин кивнул. Отплевываясь от назойливо лезущих в рот шерстинок маски, нижняя часть которой защищает рот и нос, он спросил:

– Юрий Михайлович, мы уже можем считаться настоящими полярниками?

Старик Астахов, прозванный за огромный опыт, волевой характер и отеческое отношение к своей команде «батей», строго свел заиндевевшие брови и проговорил все тем же хриплым и хмурым голосом:

– Вот как новоселье справите и флаг поднимите, то да, пока что – нет.

Пустующий флагшток, укрепленный на стоящем между жилых помещений небольшом, обросшем льдом металлическом постаменте, насмешливо и прямо намекал Каверину на текущий статус 4-ой Полярной.

Ветра практически не было – закрепленный над неширокой башенкой радиовышки чулок ветроуказателя висел понуро, изредка раскачиваясь. Намет был еще не слишком высок и еще не достиг той стадии рыхлости, когда начинал предательские разваливаться под ногами. Сменщики не мешались под ногами у сменяемых, которые работали как заведенные, будучи закаленные суровой здешней жизнью, стремительно осуществляли погрузо-разгрузочные работы, не останавливаясь, весело перекидываясь друг с другом фразами, шутками, подколками в адрес «салаг», которых «батя шут знает зачем выписал с Большой Земли».

Когда самолет покинул станцию и скрылся за горизонтом, началась официальная часть приветствия, сопряженная с трогательной суматохой встречи. Зимовщики провели команду Каверина в жилые домики по утоптанным в снегу ходам сообщения. По-видимому, традиция приветствия сменщиков уже давно превратилась в торжественный ритуал веселого полярного застолья, потому что спустя несколько минут после прибытия, и новички и зимовщики уже дружно общались, сидя за широким, накрытым белой скатертью столом кают-компании, на котором стояло все, чем только может похвастать полярник. Щи, пирожки, гречневая каша с гуляшом и подливкой, малосольные огурчики, сооруженные наскоро из многочисленных консервов салатики и, конечно же, водочка, которую самолично разливал по стопкам, не жалея запасов и здоровья салаг, батя.

Спустя два часа для новичков организовали детальную и небезынтересную экскурсию по «Востоку». Связисты отправились в радиорубку ловить сигналы с «Мирного», механики, решили, видимо, продолжить банкет в теплом уютном салоне пассажирского тягача «Харьковчанка-2». Повара предпочли остаться на кухне, сразившись в искусстве приготовления особо сложных блюд из бывшего когда–то свежим картофеля – а теперь превратившегося в замороженные «бильярдные шары», масла и сайры. При температуре продуктов равной температуре воздуха «на улице» картошку приходится рубить топором на кусочки, а потом только складывать в кастрюлю с бульоном, который тут, в условиях пониженного давления, кипит при температуре всего лишь 83°С. В итоге кулинарное соревнование существенно затянулось.

Батя провел Каверина и остальных по лабораториям, гляциологической и медицинской (которую тут саркастически называли прозекторской), показал склад, на котором хранились уложенные на длинные массивные металлические полки, выбуренные из толщины ледового панциря длинные, круглые, мутного цвета керны с образцами микроорганизмов, вмороженных в крупнейшее подледное антарктическое озеро, на котором и располагалась станция. Последним этапом экскурсии было посещение дизельной, которую батя с придыханием назвал «материнским бьющимся сердцем» «Востока», в очередной раз строго повторив про тщательнейшее соблюдение всех мер осторожности и безопасной эксплуатации генераторов станции.

23 февраля 1982г.

В этот раз праздничную дату встречали на «Востоке» с утроенным ликованием. Для участников 4-ой полярной экспедиции, закинутых в эту ледяную пустыню по прихоти, не то рока, не то тщательно спланированной акции госбезопасности, 23 февраля было не только Днем Советской Армии – праздником, самим по себе важным и нужным, но и днем, когда они официально стали гордо именоваться полярниками. Теперь над помещениями станции гордо реял, пусть и обледенелый, но яркий и красный флаг, с неизменными серпом и молотом, и украшенный вышитой золотыми нитками римской цифрой «4».

Прошедшие двухнедельную антарктическую «шоковую терапию» акклиматизации, люди сейчас были полны оптимизма и чувствовали себя намного лучше, чем месяц назад, когда их самолет, преодолевая холод и все вздымающийся ввысь склон купола, наконец, сел на станции, и их экспедиция формально была открытой. Они привыкли к низкому полярному солнцу, к жиденькому воздуху и кислородному голоданию. Ветра, конечно, все еще страшно боялись, а о буре пока и думать даже не хотели, но в целом испытания «Востока» их теперь пугали уж не так сильно. Приступы одышки во сне, сопровождающие их кошмары, головные боли, ломота в суставах – все эти беды постепенно отступали от полярников группы Каверина. Женщины из группы даже со смехом отмечали положительное влияние кислородного голодания: килограммы веса-то уходили почти на глазах!

К бытовым неудобствам, конечно, оказалось привыкнуть проще. В конце концов, даже к полярной моде притерпелись: толстенные пуховики с утеплителями, шерстяные балаклавы, мохнатые шапку до самых бровей, капюшоны, плотные свитера, – ну трудно ли привыкнуть к такому настоящему русскому человеку? К холоду привыкаешь. Как сказал врач Володя Моисеенко, как и батя, оставшийся с четвертой полярной на «Востоке» до конца зимовки: «Вызванная охлаждением боль – это сигнал организму: принимай меры!» Постепенно сигналы эти стали слабее – организм перестроился, увеличилось количество эритроцитов в крови и их концентрация.

Накануне отправки самолетом в «Мирный» членов предыдущей экспедиции, метеоролог третьей экспедиции расхрабрился даже настолько, что, позабыв ненадолго о коварстве «Востока», влезал на сугробы, забирался с фотокамерой на тягач, дыша открытым ртом, без маски. Тут же заработал себе обморожение глотки и ожег легких, едва не перешедший в двустороннюю пневмонию. Только после крепкого чая и таблеток, несчастный сумел с трудом проговорить нечто вроде «Зато снимки о-го-го!»

«Восток – дело тонкое», - говорил киношный красноармеец Сухов, даже не понимая, насколько прав, впрочем, не представляя себе географически тот, другой «Восток» – холодный и суровый, не прощающий человеку ни единой ошибки.

В кают-компании играла музыка. Полярники что-то оживленно обсуждали, из соседней комнаты раздавался глухие перестуки бильярдных шаров. Каверин собрал всех незадолго до одиннадцати вечера, объявил о вступлении в действие 4ой полярной, сообщил о том, что все желающие сейчас могут пройти в радиорубку и передать последние в ближайшие три месяца сообщения на Большую Землю.

После того, как желающие гурьбой ломанулись в радиорубку, едва ли не локтями расталкивая друг друга и в течение часа по очереди передали послания своим близким и друзьям, коллегам и товарищам, Каверин и батя, вновь объявили, уже торжественно, что «суровым, но справедливым руководством станции, а также ЦК сугробов и льдов» официально объявлено этот вечер считать кануном Нового Года, со всеми вытекающими последствиями. Раздались крики ура, хлопнула бутылка шампанского, не весть как угодившая в трюм транспортного ИЛа, записанные на магнитную пленку, полились из катушечного магнитофона «Комета» звонкие раскаты Кремлевских курантов, а вслед за ними раздались такие знакомые и любимые звуки, от которых присутствующие в кают-компании люди, обменявшись теплыми и дружескими улыбками, поднялись из-за накрытого стола и тихонечко подняли наполненные заботливой батиной рукой стаканы.

Альфа (1-1+1=1) - инопланетный захватчик, принадлежащий к неизвестному науке виду, называемому людьми "Нечто". По прибытию экспедиции проник на станцию и уничтожил одного из полярников, приняв его облик. Способен ассимилировать других членов экспедиции каждые две ночи, таким образом, убивая жертву и создавая вместо нее Носителя, продолжающего вести себя так же, как вел себя погибший полярник.

Альфа не в состоянии провести ассимиляцию Интерферона, защищенного иммунитетом, однако он может пойти на физическое уничтожение своего главного врага, пожертвовав для этого одним из своих созданий - Носителей. В такой день ассимилировать он не будет.

Носитель (1+(1-1)-1=0) - порождение Альфы. Является "Нечто", который перенимает все характеристики жертвы и продолжает вести себя как обычный человек. Знает личность Альфы, но о других Носителях не подозревает. Способен подбрасывать ложные подсказки относительно принадлежности к Нечто на любого члена экспедиции. При гибели главного Нечто первый Носитель эволюционирует в Альфу.

Интерфероны (2) - ученые, волею судьбы имеющие иммунитет к заражению. Каждый ход они могут украдкой взять образец ДНК выбранного ими полярника и проверить его с помощью своих кустарных разработок на предмет причастности к Нечто, но не в состоянии определить Альфу из-за его улучшенных способностей к мимикрии. Друг друга Интерфероны не знают, и каждый ход действует только один из них (в первую ночь - первый, во вторую - второй, и так далее). Интерферон, проведший проверку, может создать подсказку, указывающую на личность Нечто.

Командир Станции (1) - лидер экспедиции, выбранный полярниками. Имеет 1.5 голоса на голосовании. Каждый третий день (3, 6, 9 и т.д.) может инициировать проверку крови, взяв образцы у троих подозреваемых (одного выбирают на голосовании, и еще двоих выдвигает сам Командир).

Участники Экспедиции (12-1-2=9) - обычные полярники, имеющие в своем арсенале здравый смысл и соображение, помогающее им найти инопланетных интервентов среди них.

http://www.youtube.com/watch?v=fK3LCmmZKmE&feature=related

Каверин не спал уже двое суток. Результаты исследований, образцов, взятых из шурфа более двух недель назад не обнадеживали – ничего, кроме обыкновенных примитивных микроорганизмов, которые в избытке есть в любом относительно древнем земном водоеме. А концентрация их в данном участке озера Восток едва ли превосходила соответствующую в ледниках Шпицбергена или образцов, взятых изо льдов на территории земли королевы Мод у атлантического побережья Антарктиды.

Каверин точно помнил инструкции в Первом Управлении КГБ, относительно 4ой экспедиции. «При малейших признаках...», «в случае подтверждения...», – за всеми этими короткими, но пространными формулировками, предписывавшими дальнейшие действия группы Каверина, скрывались лишь непонимание ситуации, замешательство и полное отсутствие каких-либо догадок относительно того, что же обнаружил спутник «Метеор» примерно за пять месяцев до того, как участники 4ой полярной погрузились в транспортный ИЛ на аэродроме «Мирного».

Когда Вениамин Анатольевич впервые прочел строго засекреченные данные по спутниковой разведке, он несколько минут не мог прийти в себя. В Антарктиде произошел некий инцидент. Инфракрасной аппаратурой, установленной на экспериментальных спутниках «Космос-Метеор», во время очередного витка над холодным континентом была зафиксирована область повышенной температурной сатурации - в районе между 90 и 80° южной широты. На метеорологической карте, которую в тот день Каверин изучал самым внимательнейшим образом с десяток раз, посреди темных и синих фиолетовых кругов, изображавших резко отрицательный температурный фронт антарктических льдов континентального купола, горела ярко-красная точка. Цветовая калибровка подтвердила догадку метеорологов: объект, находившийся там, внизу, излучал огромное количество тепловой энергии. Такие данные привели ученых в смущение, вызвав неподдельный интерес Комитета Безопасности, тут же засекретившего все данные по метеоразведке. Ситуацию осложнял тот факт, что поблизости от точки выброса энергии располагалась недавно расконсервированная американская внутриконтинентальная станция «Палмер» – аналог советского «Востока». От нее до основной научной полюсной базы США «Амундсен-Скотт» расстояние было вдвое больше, чем от «Востока-1» – примерно 800 км. Гораздо ближе располагалась норвежская база «Боссекол», так же недавно вступившая в эксплуатацию.

В условиях полного молчания и со стороны Норвегии, и со стороны США, в ПГУ сделали вывод о том, что ни те, ни другие не зафиксировали аномальный объект, возможно, контакт был осуществлен на поверхности. При следующем витке спутник следов объекта не обнаружил, информации не было, поступило распоряжение собрать группу разномастных экспертов, а через несколько часов обсуждений и, наконец, распоряжения Андропова, состоялась его беседа со Свешниковым...

Каверин снял очки, выключил настольную лампу и откинулся на спинке стула. В лаборатории царила тишина – полярники спали, свет на станции был почти везде, или выключен, или приглушен, а уютный рокот дизельных генераторов заглушал звук метели, завывающей за толстыми стенами комплекса. Метель понемногу усиливалась: согласно метеосводке, со стороны хребтов Шеклтона приближалась сильная буря, которая к концу месяца достигнет вершины купола, делая невозможным любое сообщение с «Мирным» или «Новолазаревской». Вой метели действовал успокаивающе, и уже через пару минут Каверин, склонив голову на груди, задремал.

Прошел час или полтора, перед тем как его разбудил тревожный рев – сирена оповещения призывно ревела, вырывая каждого дремавшего полярника из сна. Она не предвещала ничего хорошего...

Это случилось около недели назад.

Спасательный отряд, отправившийся на станцию «Палмер», которая, до того как наглухо замолчать, передавала всех частотах сигнал SOS, отбитый морзянкой, обнаружил там нечто жуткое и необъяснимое. Вместо небольшой научно-исследовательской станции, команда Каверина обнаружила лишь пожарище и следы страшных разрушений. Жилые блоки представляли собой жалкие обгоревшие остовы, уже покрывавшиеся снежным наростом, но все еще чадящие черным и густым дымом. Дизельную, по-видимому, повредили сами американцы – края пролома в стене были оплавлены и выгнуты наружу уродливой воронкой, а металлические балки перекрытий, засыпанные снегом, валялись вокруг помещения – работали явно динамитом, предназначенным для геологических работ. Крыша помещения обгорела и обрушилась, погребая под собой генераторы основной и резервный – таким образом «сердце» станции было парализовано, а ее обитатели были обречены на ужасную смерть в ледяных тисках Антарктиды, в темноте полярной ночи, спустившейся на нее.

Видимо еще раньше были подожжены или взорваны гараж с техникой и радиорубка – обросшие снегом, выглядели они давно заброшенными, хотя, судя по работавшей еще несколько дней назад радиоаппаратуре, подобная участь постигла их ненамного раньше, чем жилые помещения. Вездеходы не подлежали восстановлению: пульт, моторы, провода – все было искромсано, сломано. Вероятно, орудовали пожарным топором или чем-то подобным.

Вопросы «почему» и «зачем» мучили команду «Востока» недолго – буквально через пятнадцать минут после того, как из обеих «Харьковчанок», подкативших к пожарищу, выбрались все члены спасательного отряда, ошарашено оглядывая останки того, что некогда было действующей полярной станцией, раздался дикий крик Володи Моисеенко: молодой врач, первым вбежавший в более-менее уцелевший (видимо, это была лаборатория) домик, наткнулся на обезображенный до неузнаваемости человеческий труп. Массивное обезглавленное туловища со вспоротой грудной клеткой, лежало на широком столе, по всей видимости использовавшемся как операционный. Голову словно оторвали – из огромной разорванной раны, как из разверзнутой пасти страшного чудовища, торчали перекрученные жилы и сосуды, покрытые толстой снежной коркой, края кожи висели небрежными лоскутами, а струи крови, вытекавшие, по всей видимости, чрезвычайно долго и неохотно – образовали, на заляпанном чем-то зеленым полу, широкую багровую лужу, давно уж загустевшую и замерзшую.

Вскоре были обнаружены еще несколько тел. Все имели различную степень и характер повреждений – два растерзанных и выпотрошенных полярники обнаружили в одном из жилых помещений, другое тело, с черневшим во лбу пулевым отверстием – в радиорубке, еще один труп угадывался под бесформенной массой снега и обгоревших обломков, лежавших на заднем дворе гаражного помещения.

Впрочем, не последствия всей этой вакханалии смерти, которую увидели перепуганные до глубины души советские полярники, стали причиной подлинного ужаса. Все дело было в находках, обнаруженных батей, когда тот изучал американский вездеход.

Никто толком не понял, на что такое они наткнулись. Это не походило ни на человеческие тела, ни на туши животных. Вообще ни на что. Какое-то чудовищное нагромождение мерзкой бурой плоти, в которой, тем не менее, угадывались знакомые очертания, и от того делавшие совершенно невероятным, нереалистичным и жутким увиденную картину.

В бледно-желтой подмороженной луже (это был керосин – рядом на снегу полярники нашли четыре красные канистры), в вырытой неглубокой яме лежали две омерзительного вида туши. Хаотичное нагромождение фрагментов человеческих тел выступало из них то тут, то там. Из раззявленной пасти посреди огромного уродливого горба на спине одной из тварей торчала вполне нормальная человеческая ладонь. Какая-то дикая, невообразимая звериная морда, похожая то ли на волка, то ли на змею, щерилась длинными острыми зубами, прораставшими прямо из под обугленной плоти чуть повыше того, что служило ей глазами. Глаза. Каверин, например, бы готов поклясться, что глаза твари были человеческие...

Эту дрянь пытались сжечь. Как можно быстрее. Рядом лежало что-то напоминающее горелку или маломощный газовый огнемет.

Люди торопились отправить этого монстра в преисподнюю. Но что это было? Каверин хотел знать, хотя батя и был категорически против. Но чтобы осознать возможную причину этого у него уже не было времени...

Каверин, очнулся, услышав сирену. Источник сигнала был рядом – биологическая лаборатория. Моисеенко несколько часов назад закончил повторное вскрытие твари, по ходу сделав ошеломительное открытие: клетки странного существа не только не погибли, подвергнувшись термической обработке, но и активно делились!

Вскрытие делали за закрытыми дверьми – Каверин не хотел распространения лишних слухов. Когда анализ образцов крови на центрифуге был закончен, у Володи Моисеенко нервно затряслись руки, он что-то бессвязно говорил об ассимиляции, поглощении и репликации белков... Он попробовал закурить, но не смог зажечь пламя зажигалки. Он сказал, что ему нужно пойти отдохнуть – это было несколько часов назад. И вот теперь....

– Не подходи! – раздался крик из лаборатории, и тут же послышался страшный грохот, – Ты – тварь! Не человек, тварь!

– Успокойся, – Каверин услышал спокойный голос бати.

Через секунду он сам стоял посереди лаборатории.

Моисеенко, вспотевший, с выпученными от неподдельного ужаса глазами, стоял в углу лаборатории, держа в руке бутылку с какой-то темной смесью, из которой торчал коротенький конец грязной тряпки. Пальцами другой руки он постоянно щелкал зажигалкой, держа ее в близкой опасности от зажигательной (по едкому запаху скипидара Каверин уже догадался, что это такое) смеси.

Моисеенко перевел затравленный взгляд на Каверина

– Я говорил тебе о репликации! Это оно! Это не батя – это тварь! Ей достаточно всего несколько минут побыть наедине с человеком, и она превращается в него, абсорбируя его клетки!

– Успокойся, – голос бати был по-прежнему спокойным и ровным.

– Я понял, когда увидел, как реагирует кровь этой мерзости, что ты, – он ткнул пальцем в Вениамина, – притащил ее на нашу станцию. Эта дрянь сожрала всех на «Палмере», сожрала и хотела быть ими! Хотела быть человеком! Мы целую неделю были наедине с этой тушей, понимаешь?!

Каверин ошарашено глядел на молодого врача, а тот все говорил:

– Батя постоянно следил за мной с момента прибытия. После вскрытия я решил проверить всех членов станции, смешав образцы их крови с кровью этой дряни, – он указал на мерзкую тушу, лежавшую на прозекторском столе. – Из-за малой плотности воздуха на «Востоке», образцам после забора нужно два-три дня, чтобы набрать необходимое количество эритроцитов для реакции. Это и случилось! Крови, того, кто стал батей, среагировала! Сегодня я видел, как ЭТО, стало им и...

Он не успел закончить. Одним ударом уродливой мощной клешни тело перерубило надвое, Каверина обдало фонтаном крови.

Рокочущий монстр, всего минуту назад бывший Юрием Астаховым, оказался за спиной и, жутко взревев, кинулся на него. Неестественно вытянулась шея, раскачивалась на узких склизких жилах голова, жутко вращались глаза, искривленный рот брызгал во все стороны слюной, а из разорванного живота, все ближе и ближе, тянулись к Каверину мерзкие щупальца.

Не помня себя, он дернулся в сторону, укрывшись от удара клешни за прозекторским столом, выхватил из все еще конвульсирующих рук Моисеенко зажигательную смесь и поджег ее. Фитиль оказался слишком коротким – когда Каверин бросил бутылку в жуткого монстра, она рванула прямо в воздухе. Между ними.

Чувствуя запах горящих волос и вдыхая собственную плавящуюся кожу, Каверин, последним взглядом успел лишь заметить, что монстр, который стал батей, выпрыгнул куда-то наружу.