Игра 20-1: Инцидент в Антарктиде

15 января 1982г.

Двигатели самолета, с трудом приземлившегося на небольшой, расчищенный от рыхлого намета пятачок импровизированной взлетной полосы, устало чихал и кашлял, лениво раскручивая лопасти винтов. Даже те двадцать минут, которые участники предыдущей – третьей по счету – полярной экспедиции, торопливо разгружали транспортник, а новоприбывшие медленно и тяжело ковыляли к жилым домикам станции, были для него мучительным ожиданием на вершине этого «ледяного Эвереста» – исполинского ледяного купола, возвышавшегося над поверхностью моря у берегов самого дикого, самого недружелюбного к человеку и самого загадочного континента на Земле.

На все про все только двадцать минут. Приветствия и хлеб-соль будут позже – четкие инструкции командира «Востока»: «Полюс Холода, ребята, это вам не Гагры и не Ялта. Нельзя с ним шутки шутить...»

Сейчас конец лета и температура воздуха на вершине купола «всего» –40°С. Если замешкаться, то потом либо моторы заглохнут, захлебнувшись от ледяного воздуха и недостатка кислорода, либо посадочные лыжи примерзнут, и придется их кувалдами отбивать и стаскивать самолет с места тягачами. К самолёту подогнали мощный гусеничный артиллерийский тягач АТТ, в кузов которого и выгрузили всё, что привезли из «Мирного». Никто из новичков участия в разгрузке не принимал, потому что физическое напряжение без предварительной, хотя бы кратковременной, акклиматизации вызывает сильнейшую одышку и головные боли. Каверин уже скрежетал зубами от мигрени, которая электрическими разрядами бьет где-то над лобными долями.

«Восток-1» находится на вершине ледяного купола высотой около 3500м над уровнем моря, содержание кислорода в воздухе здесь ниже, чем на такой же высоте в горах на материке минимум на 40 процентов...», – он перебирал в уме всю ту информацию, которой их подробно снабдили «антарктические ветераны» с «Мирного», с трудом сдерживаясь от ругани. Всего на 40? Да ведь тут просто дышать невозможно!

– Добро пожаловать на Купол, Вениамин Анатольевич! – хмуро пробурчал ему чуть ли не в самое ухо пожилой командир станции Юрий Михайлович Астахов – ветеран полярных экспедиций, один из тех, кто покорил Полюс Холода в середине 50-х.

Каверин кивнул. Отплевываясь от назойливо лезущих в рот шерстинок маски, нижняя часть которой защищает рот и нос, он спросил:

– Юрий Михайлович, мы уже можем считаться настоящими полярниками?

Старик Астахов, прозванный за огромный опыт, волевой характер и отеческое отношение к своей команде «батей», строго свел заиндевевшие брови и проговорил все тем же хриплым и хмурым голосом:

– Вот как новоселье справите и флаг поднимите, то да, пока что – нет.

Пустующий флагшток, укрепленный на стоящем между жилых помещений небольшом, обросшем льдом металлическом постаменте, насмешливо и прямо намекал Каверину на текущий статус 4-ой Полярной.

Ветра практически не было – закрепленный над неширокой башенкой радиовышки чулок ветроуказателя висел понуро, изредка раскачиваясь. Намет был еще не слишком высок и еще не достиг той стадии рыхлости, когда начинал предательские разваливаться под ногами. Сменщики не мешались под ногами у сменяемых, которые работали как заведенные, будучи закаленные суровой здешней жизнью, стремительно осуществляли погрузо-разгрузочные работы, не останавливаясь, весело перекидываясь друг с другом фразами, шутками, подколками в адрес «салаг», которых «батя шут знает зачем выписал с Большой Земли».

Когда самолет покинул станцию и скрылся за горизонтом, началась официальная часть приветствия, сопряженная с трогательной суматохой встречи. Зимовщики провели команду Каверина в жилые домики по утоптанным в снегу ходам сообщения. По-видимому, традиция приветствия сменщиков уже давно превратилась в торжественный ритуал веселого полярного застолья, потому что спустя несколько минут после прибытия, и новички и зимовщики уже дружно общались, сидя за широким, накрытым белой скатертью столом кают-компании, на котором стояло все, чем только может похвастать полярник. Щи, пирожки, гречневая каша с гуляшом и подливкой, малосольные огурчики, сооруженные наскоро из многочисленных консервов салатики и, конечно же, водочка, которую самолично разливал по стопкам, не жалея запасов и здоровья салаг, батя.

Спустя два часа для новичков организовали детальную и небезынтересную экскурсию по «Востоку». Связисты отправились в радиорубку ловить сигналы с «Мирного», механики, решили, видимо, продолжить банкет в теплом уютном салоне пассажирского тягача «Харьковчанка-2». Повара предпочли остаться на кухне, сразившись в искусстве приготовления особо сложных блюд из бывшего когда–то свежим картофеля – а теперь превратившегося в замороженные «бильярдные шары», масла и сайры. При температуре продуктов равной температуре воздуха «на улице» картошку приходится рубить топором на кусочки, а потом только складывать в кастрюлю с бульоном, который тут, в условиях пониженного давления, кипит при температуре всего лишь 83°С. В итоге кулинарное соревнование существенно затянулось.

Батя провел Каверина и остальных по лабораториям, гляциологической и медицинской (которую тут саркастически называли прозекторской), показал склад, на котором хранились уложенные на длинные массивные металлические полки, выбуренные из толщины ледового панциря длинные, круглые, мутного цвета керны с образцами микроорганизмов, вмороженных в крупнейшее подледное антарктическое озеро, на котором и располагалась станция. Последним этапом экскурсии было посещение дизельной, которую батя с придыханием назвал «материнским бьющимся сердцем» «Востока», в очередной раз строго повторив про тщательнейшее соблюдение всех мер осторожности и безопасной эксплуатации генераторов станции.

23 февраля 1982г.

В этот раз праздничную дату встречали на «Востоке» с утроенным ликованием. Для участников 4-ой полярной экспедиции, закинутых в эту ледяную пустыню по прихоти, не то рока, не то тщательно спланированной акции госбезопасности, 23 февраля было не только Днем Советской Армии – праздником, самим по себе важным и нужным, но и днем, когда они официально стали гордо именоваться полярниками. Теперь над помещениями станции гордо реял, пусть и обледенелый, но яркий и красный флаг, с неизменными серпом и молотом, и украшенный вышитой золотыми нитками римской цифрой «4».

Прошедшие двухнедельную антарктическую «шоковую терапию» акклиматизации, люди сейчас были полны оптимизма и чувствовали себя намного лучше, чем месяц назад, когда их самолет, преодолевая холод и все вздымающийся ввысь склон купола, наконец, сел на станции, и их экспедиция формально была открытой. Они привыкли к низкому полярному солнцу, к жиденькому воздуху и кислородному голоданию. Ветра, конечно, все еще страшно боялись, а о буре пока и думать даже не хотели, но в целом испытания «Востока» их теперь пугали уж не так сильно. Приступы одышки во сне, сопровождающие их кошмары, головные боли, ломота в суставах – все эти беды постепенно отступали от полярников группы Каверина. Женщины из группы даже со смехом отмечали положительное влияние кислородного голодания: килограммы веса-то уходили почти на глазах!

К бытовым неудобствам, конечно, оказалось привыкнуть проще. В конце концов, даже к полярной моде притерпелись: толстенные пуховики с утеплителями, шерстяные балаклавы, мохнатые шапку до самых бровей, капюшоны, плотные свитера, – ну трудно ли привыкнуть к такому настоящему русскому человеку? К холоду привыкаешь. Как сказал врач Володя Моисеенко, как и батя, оставшийся с четвертой полярной на «Востоке» до конца зимовки: «Вызванная охлаждением боль – это сигнал организму: принимай меры!» Постепенно сигналы эти стали слабее – организм перестроился, увеличилось количество эритроцитов в крови и их концентрация.

Накануне отправки самолетом в «Мирный» членов предыдущей экспедиции, метеоролог третьей экспедиции расхрабрился даже настолько, что, позабыв ненадолго о коварстве «Востока», влезал на сугробы, забирался с фотокамерой на тягач, дыша открытым ртом, без маски. Тут же заработал себе обморожение глотки и ожег легких, едва не перешедший в двустороннюю пневмонию. Только после крепкого чая и таблеток, несчастный сумел с трудом проговорить нечто вроде «Зато снимки о-го-го!»

«Восток – дело тонкое», - говорил киношный красноармеец Сухов, даже не понимая, насколько прав, впрочем, не представляя себе географически тот, другой «Восток» – холодный и суровый, не прощающий человеку ни единой ошибки.

В кают-компании играла музыка. Полярники что-то оживленно обсуждали, из соседней комнаты раздавался глухие перестуки бильярдных шаров. Каверин собрал всех незадолго до одиннадцати вечера, объявил о вступлении в действие 4ой полярной, сообщил о том, что все желающие сейчас могут пройти в радиорубку и передать последние в ближайшие три месяца сообщения на Большую Землю.

После того, как желающие гурьбой ломанулись в радиорубку, едва ли не локтями расталкивая друг друга и в течение часа по очереди передали послания своим близким и друзьям, коллегам и товарищам, Каверин и батя, вновь объявили, уже торжественно, что «суровым, но справедливым руководством станции, а также ЦК сугробов и льдов» официально объявлено этот вечер считать кануном Нового Года, со всеми вытекающими последствиями. Раздались крики ура, хлопнула бутылка шампанского, не весть как угодившая в трюм транспортного ИЛа, записанные на магнитную пленку, полились из катушечного магнитофона «Комета» звонкие раскаты Кремлевских курантов, а вслед за ними раздались такие знакомые и любимые звуки, от которых присутствующие в кают-компании люди, обменявшись теплыми и дружескими улыбками, поднялись из-за накрытого стола и тихонечко подняли наполненные заботливой батиной рукой стаканы.

Альфа (1-1+1=1) - инопланетный захватчик, принадлежащий к неизвестному науке виду, называемому людьми "Нечто". По прибытию экспедиции проник на станцию и уничтожил одного из полярников, приняв его облик. Способен ассимилировать других членов экспедиции каждые две ночи, таким образом, убивая жертву и создавая вместо нее Носителя, продолжающего вести себя так же, как вел себя погибший полярник.

Альфа не в состоянии провести ассимиляцию Интерферона, защищенного иммунитетом, однако он может пойти на физическое уничтожение своего главного врага, пожертвовав для этого одним из своих созданий - Носителей. В такой день ассимилировать он не будет.

Носитель (1+(1-1)-1=0) - порождение Альфы. Является "Нечто", который перенимает все характеристики жертвы и продолжает вести себя как обычный человек. Знает личность Альфы, но о других Носителях не подозревает. Способен подбрасывать ложные подсказки относительно принадлежности к Нечто на любого члена экспедиции. При гибели главного Нечто первый Носитель эволюционирует в Альфу.

Интерфероны (2) - ученые, волею судьбы имеющие иммунитет к заражению. Каждый ход они могут украдкой взять образец ДНК выбранного ими полярника и проверить его с помощью своих кустарных разработок на предмет причастности к Нечто, но не в состоянии определить Альфу из-за его улучшенных способностей к мимикрии. Друг друга Интерфероны не знают, и каждый ход действует только один из них (в первую ночь - первый, во вторую - второй, и так далее). Интерферон, проведший проверку, может создать подсказку, указывающую на личность Нечто.

Командир Станции (1) - лидер экспедиции, выбранный полярниками. Имеет 1.5 голоса на голосовании. Каждый третий день (3, 6, 9 и т.д.) может инициировать проверку крови, взяв образцы у троих подозреваемых (одного выбирают на голосовании, и еще двоих выдвигает сам Командир).

Участники Экспедиции (12-1-2=9) - обычные полярники, имеющие в своем арсенале здравый смысл и соображение, помогающее им найти инопланетных интервентов среди них.

Кадки все, само собой, были закрыты. Бояться на маленькой, по-военному, по-мужски функциональной кухоньке было, само собой, решительно нечего. Раздаточное окошко было закрыто - это Валя отметила ещё из кают-компании, а иначе её ложь звучала бы.. совсем неубедительно.

Она прошла к рабочему столу, достала из под-него пустую консервную банку, взяла со стеллажа спички.

- Угостите сигаретой? А с меня прикурить, - и на выразительно вскинутые брови Эдика, пояснила, - да, курила несколько лет. После развода уже. Потом как-то за автобусом побежала, задохнулась.. и бросила на следующий же день. А сегодня вот что-то.. курить очень хочется. Как на фронте. Мне тётка про фронт много рассказывала.

Спокойные, но отрывистые фразы, каждая из которых повисает словно сама по себе, были совсем не похожи на обычную - плавную и словно чуть задумчивую манеру Вали говорить. Она, держа коробок спичек двумя руками, смотрела на Эдика.

Спокойные, но отрывистые фразы, каждая из которых повисает словно сама по себе, были совсем не похожи на обычную - плавную и словно чуть задумчивую манеру Вали говорить. Она, держа коробок спичек двумя руками, смотрела на Эдика.

Эдик удивился. Оказывается, он совершенно не знал Валю с этой стороны. Наверное, у него сейчас было немного ошарашенное выражение лица.

Он достал из кармана мятую пачку сигарет, открыл и протянул ее Валентине.

- Пожалуйста. Правда, они немного пострадали, но остальное - у меня в тумбочке.

Эдик удивился. Оказывается, он совершенно не знал Валю с той стороны. Наверное, у него сейчас было не мнго ошарашенное выражение лица.

Он достал из кармана мятую паку сигарет, открыл и протянул ее Валентине.

- Пожалуйста. Правда, немного пострадали, но остальное - у меня в тумбочке.

Вытянув одну сигарету и вытряхнув коротким движением до половины вторую, Валя протянула пачку обратно Эдику. Чиркнула спичкой и протянула дрожащий огонёк.

- Есть такой предрассудок, что у женщины нельзя прикуривать. Ничего?

Эдик вытянул губами сигарету из пачки и сунул пачку в карман.

- Есть такой предрассудок, что у женщины нельзя прикуривать. Ничего?

- Ничего, я не суеверный.

Он слегка наклонился и подкурил от протянутой спички.

- А то, что ты куришь - меня удивило. Ровно настолько, что я немного потерялся.

- С Одессы и не суеверный? - Валя, кажется, почти улыбнулась, но огонёк догорал, и она поспешила прикурить сама, пока он не обжёг пальцы.. она резко оборвала мысли о соприкосновении с огнём. - Да и не курю я вовсе, - невозмутимо она затянулась и выпустила дым в сторону, - говорю же, бросила - после истории с автобусом.

И Валя всё таки улыбнулась.

Да и не курю я вовсе, - невозмутимо она затянулась и выпустила дым в сторону, - говорю же, бросила - после истории с автобусом.

- А сигарета - это повод, чтоб поохранять кадку?

Он улыбнулся. Почему-то они иногда выскакивают - улыбки. Даже когда, вроде, не кстати.

То самое, шевелеящееся в груди и вызывющее ноющую боль, замерло комом под грудиной. Так было уже легче.

- А сигарета - это повод, чтоб поохранять кадку?

Улыбку с лица Вали как ветром сдуло. Причём ветром похожим на тот, что бушевал сейчас за стенами станции - невыразимо ледяным, бездушным, безжизненным. Лицо без улыбки оказалось растерянным и усталым, как и голос.

- Наоборот уж тогда. Кадка - повод, чтобы.. покурить, - она посмотрела на мятую сигарету в своих пальцах. - Извини, что вытащила тебя из кают-компании, Эдик. Надо было.. просто сигарету попросить, и всё. Но мне отчего-то показалось, что.. А, ладно, - она махнула рукой. - Мало ли чего кому кажется.

Но мне отчего-то показалось, что..

- Что показалось? Прости, я сейчас скатываюсь в банальность и могу показаться грубым. Я не хотел. Мне просто паршиво. Даже водка провалилась, словно невесть куда. Вроде пил, а не чувствую.

Он затянулся, на мгновение замер и выдохнул. Потом посмотрел на Валентину.

- Какое-то странное состояние... Да? я...не ради сигареты и не ради кадки. Мне надо просто побыть рядом с тобой.

- Да, странное, - охотно согласилась Валя. - Вот мне и показалось, что тебя лучше.. пусть по-глупому совсем, но вытащить оттуда. А то бы только водки понапроваливалось ещё.. А нам завтра на Комсомольскую. Только вот.. отвлечь я не умею. Так что затея глупая была, - она стряхнула столбик пепла с сигареты в жестянку, а следом, больше не затягиваясь, потушила сигарету и повторила, - глупая.

она стряхнула столбик пепла с сигареты в жестянку, а следом, больше не затягиваясь, потушила сигарету и повторила, - глупая.

- Валюш, только не уходи. Я... я не могу сейчас остаться без тебя. Я не знаю как это сказать... Но мне... Мне не кому больше это сказать на этой станции.

Он повернул сигарету в пальцах, сминая фильтр.

Как он мог это объяснить?

Что, что он вот недавно сделал...Что ему всегда очень не хотелось когда-нибудь делать ЭТО, хотя его, в свое время, сделали способным сделать ЭТО, если нужно? Нет, не просто убить человека. Просто убить - легче. А убить того , убить кого требуют обстоятельства, при чем так,. как этого требуют обстоятельства. Не взирая ни на что. И что до сих пор теорию от практики в этом вопорсе отделяла тонкая пленка, которая теперь лопнула.

Что он попытался забыть свою вот эту теоретическую способность убить так…. Завалил ее грудой лет и горой книг… А вот сейчас пришлось потянуться и вытащить это изнутри, из того самого страшного подпола, куда не хочется заглядывать. О котором хочется забыть.

- Валь, я очень страшный человек?

- Ты замечательный человек, Эдик, - твёрдо ответила Валя, глядя на мечущееся в его глазах.. безумие? Оно пугало её почти так же, как вчерашняя тварь, казавшаяся человеком, но не бывшая им, выбросившая вдруг бурое кальмарье щупальце, не вскрикнувшая, когда её поразило железо и огонь, надругавшаяся над самим образом человека.. и как и вчера, этот страх не ослабил Валю, а придал ей сил: безумие - тоже тварь, тоже неназываемое нечто, и оно не должно получить человека, стоящего перед ней. - Ты хороший человек. И очень-очень храбрый. То, что произошло - оно бы всё равно произошло. Так решило.. большинство, Эдик. Так решили наши товарищи. И у нас не было другого варианта. А ты взял всё это на себя. Борис Борисович.. он бы понял. И простил тебя. И.. и я тебя прощаю.

Неловко, не по-приятельски и не по-женски, она обняла Лейбовича, не прижавшись к нему, а, напротив, притянув его к себе.

Эдик подался вперед, обхватил ее рукой за талию и прижался губами к ее плечу. Нет, это был даже не поцелуй - он прятался .. не в нее... в чувство сопричастности.

- Валюш, - прошептал он, не отрываясь, - я стою сейчас у себя поперек горла. Это не страх, не отвращение, не чувство вины. Мне просто надо это проглотить. Принять это в себе. Сейчас иначе нельзя. А оно стало поперек... и ни туда и ни сюда.

Валя чуть было отстранилась, но тут же крепче обняла Эдика. Её негромкий голос звучал у него над ухом.

- Ты должен проглотить это. Знаешь почему? Потому что это не последний раз. Это как на войне, Эдик. Как на войне. Только, может, ещё страшнее. Но завтра это всё не кончится. Значит, надо.. по закону военного времени. А если мы сможем, если уничтожим эту тварюгу, тогда.. всё это будет не напрасно. А пока что - нельзя.. думать о себе.

Она всё таки отстранилась, и прежде, чем выражение её лица смягчилось, перед Лейбовичем возникло словно бы ожившее лицо одной из тех статуй, тех женских образов, появившихся по всей территории огромной страны после страшной войны с фашистами: на этом лице сквозь бескрайнее отчаяние была написана такая решимость, какую на лице мужском изобразить попросту невозможно - только в сочетании с мягкими женскими чертами она приобретает такую силу.

Но выражение это пропало, и Валя спросила - почти нежно, ласково:

- Я что-нибудь могу сделать, Эдик, скажи?

- Я что-то могу сделать, Эдик, скажи?

Он замер. Это...это было неправильно, неправедно и... Вобще, он хотел чтоб это все произошло совсем не так. Но если он сейчас этого не скажет... он может не сказать этого уже никогда.

- Я люблю тебя, Валь.

- Я люблю тебя, Валь.

Она смотрела на него и не знала, что сказать. Сердце замерло в груди, а потом начало биться быстро-быстро, видимо, нагоняя пропущенные удары. Сердце радовалось. А Валя.. "Почему же здесь.. и тогда, когда завтра может и не быть.. или мы можем проснуться не теми.." Но думать об этом было так страшно, что Валя непроизвольно мотнула головой. И тут же испугалась, что мужчина, обнимавший её одной, здоровой рукой посреди тысяч километров льда и чуть ли не космического холода, решит, что это её ответ на его признание. "Так какая ж разница, если завтра может не быть?.. Нет. Не в этом дело. Разница есть. Просто надо спешить, пока есть время, сказать правду. А сейчас - это правда. Всего лишь правда."

- И я тебя, Эдик, - и добавила с какой-то обескураживающей безыскусностью, - нельзя всё таки брать женщин в экспедиции.

- И я тебя, Эдик, - и добавила с какой-то обескураживающей безыскусностью, - нельзя всё таки брать женщин в экспедиции.

Он подался в перед и легонько поцеловал ее в лоб.

- Наоборот нужно. А кто еще может вовремя вправить мозг раскисшему великовозрастному идиоту?

Его голос был совершенно серьезным.

- Наоборот нужно. А кто еще может вовремя вправить мозг раскисшему великовозрастному идиоту?

Его голос был совершенно серьезным.

А вот Валя рассмеялась - легко и мелодично. Она себя всю сейчас ощущала так: легко и мелодично.

- Думаешь, с вывихом мозга Сан Саныч бы не справился?

- Думаешь, с вывихом мозга Сан Саныч бы не справился?

- Ему не дамся категорически - он мне туда новокаину сразу засандалит. Знаю я его.

Теперь уже и Эдик был не то, чтоб очень серьезен.

- Ему не дамся категорически - он мне туда новокаину сразу засандалит. Знаю я его.

Теперь уже и Эдик был не то, чтоб очень серьезен.

Валя фыркнула весело, потом ещё раз и наконец ткнулась лбом Эдику в плечо, зайдясь в беззвучном, заразительном смехе. Со стороны могло бы показаться, что она не смеётся, а плачет, и это гораздо больше соответствовало бы общей ситуации на станции, но со стороны смотреть было некому, а "здесь и сейчас" на этой кухоньке было, пожалуй что, если и не на другой планете, то никакой связи с происходящим кошмаром не имело уж точно.

- Валь.... Ты выйдешь за меня замуж? Прямо завтра. Я поговорю с Косаревым. Пусть зарегистрирует наш брак, если он это может. Как начэксп. Иначе... Я... Ты понимаешь... Я не хочу это упустить. Это для меня важно.

Валя подняла лицо, её глаза всё ещё смеялись, а тонкие губы пытались справиться с танцующей на них улыбкой. Она подумала, что они совсем не знают друг друга, что Эдик говорил что-то про свою "одесскую маму", которая наверняка придёт в ужас, узнав, что сын женился на бесплодной разведёнке.. что всё это, скорее всего, не будет иметь никакого значения. И вовсе даже не потому, что их любовь выше предрассудков, а ребёнка можно и даже нужно будет взять из детдома. А потому, потому..

- Конечно выйду. И именно что завтра: я и мечтать не могла, чтобы в свадебное путешествие, да на "Харьковчанках". Молодец, всё же, Кротов, что не дал нам тягачи разобрать! Да?.. Эдик.. - уверенность и шутливость ушли из её тона, она с нежностью смотрела в карие глаза мужчины, который всё обнимал её - как-то по-смешному, одной рукой, а вторая, согнутая и подвязанная на груди, была между ними.. Он сказал "для меня это важно", и Вале не хотелось уточнять - что именно ему важно. Ей тоже вдруг стало очень-очень важным.. чтобы он поцеловал её.

И он, конечно же, сделал это.