Forgotten Realms: The Prison

Раунд 5

Гарргон перед смертью пылал сильнее и злился все больше. Могучее существо не хотело принимать свое поражение. Огромный клинок просвистел. В стороны разлетелись искры, но больше - кровь. Клинок задел предплечье и грудь Иллариона, сила демона пробивала свой путь через бреши в металлической броне (-92). Барбазу же, беря пример со своего хозяина, ревя, с новыми ударами обрушился на Каури (-109).

Раунд 6

Вот она - цена твоих ошибок, Рисса, заливает сейчас кровью песок и вместе с ней уходит жизнь из золотистых глаз любимого. И из Риссы. Две струйки слез прокладывают дорожки по щекам, размывая кровь и сажу в потеки грязи, одинаково бурые. Рисса переводит взгляд на Гарргона и без трепета смотрит в его наполненные яростью глаза, поглощая ее пустотой в своих, заменяя ужасом.

- Тебе некому молиться, Гарргон. И никто не заплачет, когда ты умрешь.

Багровый луч ударяет в дьявола, оставляя от него лишь дождь из пепла.

Гарргон: 220-54=166-228=0

Барбазу1: 457

Раунд 6

Новая порция боли и крови – сколько ещё их ожидает этой агонии? Песок жадно впитывает в себя и крики и бессилие, но немой приказ заставляет поднять голову, выдохнуть тем же липким песком.

Лучше бы не смотрела, не видела тела на земле и тех, кого не отпускают. Ей казалось, что демоны дома всесильны. Ей казалось, что здесь могут жить вечно, стоит лишь пожелать.

Слишком мало знает.

Заслужила порванные струны, но это только придает сил. Котенок давно тяжело дышит, но воздух не приносит облегчения.

По глазам видим страх – за себя ли? Нет жалости, но тревога, боль, память. Вырвать бы ее снова, чтобы жить! Тела продолжали падать. Демоны захлёбывались в патоке.

Мягкая ладонь осторожно потянулась к одному из них.

Нет, Бродяга, она больше не плачет. Слезы давно были осушены теплыми губами.

Барбазу1: 457/2=229

Раунд 5

Гордиться зверь силой своей. Ловкостью, голосом и взмахами лап с хвостом массивным. Гордиться доспехом – из чешуи, кожи крепкой и огня внутри резвого, свободно от правил бессмысленных, скучных, подавляющих. Устаёт зверь и рычит тише. Опускает все лапы четыре, а голову-череп с рогами, - в короне виде, - откинет назад.

Зачем бежишь? От чего бежишь? Глупый, самонадеянный дьявол.

В меньшинстве вы… в меньшинстве останетесь вы.

И видят сны сочные, яркие – полукровки далёкие, но родные предкам своим? Видят сны сладкие. Как огонь мир пожирает, а из недр демоны выходят. Кричат, рычат, ликуют, тесаками махают, и дух выпускают – не закрывайте себя, скажут же на деле, не закрывайте. И королёк будет там. Жестами рук, общаясь с детьми огненными. Да поймёт ли старец, что на пиршество плоть его пойдёт, и хрипеть будет, мучаясь.

Кости хрустят. Мясо пожирают. Демоны общаются.

Огонь вечно-вечно петь будет.

Бродяга, кукла тряпичная, упадёт на песок. Из огня, из песка, из капель алых и эха забытого. Выпучены глаза-бездны – ясна в них боль, как радость и разочарование. Что чувствовал, потомок танар’ри? Сын матери человеческой? И радость, и тепло. Как любовь получил, кои добивался с трудом.

Власть?

Удел тэйцев великих. Но печаль быстро пришла.

Не заметит огненная голова хрусталики на щеках. Не услышит шепот «прости этого, прости», а заметит только, как тифлинг руку подымет. Пальцы, пальцы… не подведи магия. Не подведи сила. Всё тело ломит в боли! Не понимаешь! Прекращай, мразь!

- Ух… ходи, - просит жалобно и в единое целое конус яркий уйдёт, - ухо… ди…

Устремится змеёй. Исказиться в звере облике. Обнимет дьявола оставшегося и через глотку, как червь, проникнет.

Телу тифлинга же безвольно упасть. Прости, солнце, прости, Лирлин-Лин-Лир, что видеть пришлось, но не встанет этот.

Дайте поспать.

Барбазу1: 229-38=191

Соберитесь силами, скрепите сердца, для последнего рывка, такими наверное и должны были быть его слова сейчас. Слова останутся не произнесёнными, лишь оставшись блуждать в мыслях. Путь в Девять Адов назначен предательством и кровью, злобой и интригами. Такая же ценна назначена и на выход, выйдет лишь тот кто кровь прольёт свою или чужую, как получится, и как распорядится судьба. Но важно что в сердце отсюда путник унесёт, и примет ли законы что царствовали тут. Никогда бы ему в голову не пришло, что драться будет руку об руку с демоном. Остался ли разум в оболочке новой? Человек, а душа? Или что теперь? Плата велика будет за силу. Но свою, он сам, найдёт быстрей. Клинок магией питаемой, грудь рассечёт, и кольчугу прорежет, как и не было её. Острая боль тело пронзит, и кровь горячая из разспоренных жил хлынет на песок да раствориться в нём, несмотря на то что поток будет буйным. И мир прежде чем померкнуть пронесётся перед глазами и болью в глазах любимой. Но бой выиграют они, как и должно, и может быть добьются более важного. Главное за что... Жаль что не смог укрыть всех. И прощения попросит, не оказался стойким и быстрым.

Один лишь дьявол остался, устали все, но жить оставалось ему недолго.

Барбазу1: 229-38=191-144=47

Последний баатезу, прежде, чем отдать свою жизнь, чуть не лишил ее Каури. Девушка успела увернуться и копье прошло сквозь ее плечо.

Рисса ударила по последнему врагу ледяным лучом, но он лишь разлетелся брызгами воды, ударившись о грудь рассвирепевшего от осознания близости собственной гибели баатезу.

Кровь варвара закипела не менее ярко чем его топоры которые с режущим воздух свистом нарезали плоть, и хоть пламя не оставляло на дьяволах следов, безумную ярость, не могло остановить ничего. В щитанные мгновения дьявол лишился крыльев, рук, а затем и головы ещё прежде чем тело успело коснуться пыльной земли. Лишь топоры последний раз очертили свой путь кровью и пламенем и последний враг был свержен, но большую ценною.

Державшийся все это время подальше от поля битвы Эрно подошел к остальным и присел рядом с Илларионом.

- Нам нужно уйти отсюда... - произнес он. Ему не нравилось то, что он вынужден был сказать. - Остальные могут отследить этот путь, найти нас. Я вообще не уверен, где точно мы находимся. Нужно найти укрытие и...

Но он не успел договорить. Точнее, путники не успели его дослушать. Привычное ощущение захватило их тела и, окунувшись на мгновение в тьму, они вернулись обратно в рай, на его зеленые поляны.

Кровь варвара закипела не менее ярко чем его топоры которые с режущим воздух свистом нарезали плоть, и хоть пламя не оставляло на дьяволах следов, безумную ярость, не могло остановить ничего. В щитанные мгновения дьявол лишился крыльев, рук, а затем и головы ещё прежде чем тело успело коснуться пыльной земли. Лишь топоры последний раз очертили свой путь кровью и пламенем и последний враг был свержен, но большую ценною.

В тот же миг Рисса оказалась рядом с мужем, сверкнул кинжал, перерезая ремни и остатки кольчуги не глядя отброшены прочь. Движения волшебницы четкие и уверенные, хоть глаза и продолжают рождать соленую влагу безостановочно, усилием воли Рисса удерживает себя далеко от истерики, зная, что потом это ударит по ней многократно. Ей плевать. На свет из сумки Иллара появляется аптечка.

- Бродяга! Помоги. Прошу, - голос все же дрожит, но не хватает сил контролировать еще и его. Она практически не заметила смены декораций, просто отметила факт.

Змей будет несколько, множество их увидели бы, если бы глаза не подвели. Укроют от солнца, проникнут под одежды, под символы Проводника – почувствуют живое сердце.

Куда делось волнение? Лишь кровь послушно проследовала чужому спокойному ритму, воздух все ещё режет легкие – лишь быстрый взгляд бросила на старика, чья помощь им посодействовала.

Чья помощь их едва не погубила – не изменился он с возрастом.

Возможно.

Все вернется потом – когда хвост надолго исчезнет в зелени крон.

Бродяга! Помоги. Прошу, - голос все же дрожит, но не хватает сил контролировать еще и его. Она практически не заметила смены декораций, просто отметила факт.

Взгляда достаточно, чтобы уловить суть.

- Я разбужу, тише… Освободи их от брони, я его разбужу, - с нажимом повторяет, а Соус наконец выкарабкается из плена.

Губы касаются перемазанного Адом лба. Пожалеет колдунья, что жива, но позже – черпает силы из своей уверенности. Нужно так мало, чтобы оставаться живым…

- Солнышко моё, милый.. просыпайся, - тихо-тихо шепнет, толику сил отдавая Бродяге.

[Малое очищение разума]

В этой пустыне песок итак алый. Он обжигает распластавшееся на нем тело, а то щедро отдает ему жар алой крови. Глаза невидяще смотрят вверх, а на губах застыла улыбка. Лишь краткий миг, прежде, чем сознание покинуло тело, Каури успела почувствовать невероятную легкость и радость в сердце — Тир примет ее душу в свои чертоги и та не сгинет навеки в Стене. А потом ничего не осталось. И пусть ладони все еще сжимают рукояти мечей — она теперь не здесь, лишь изломанная, истекающая кровью кукла, которая уже не чувствует боли. Не чувствует ничего. Тьма окутала бездыханное тело полуэльфийки, вмиг перенеся его на зеленые луга Рая.

Взгляда достаточно, чтобы уловить суть.

- Я разбужу, тише… Освободи их от брони, я его разбужу, - с нажимом повторяет, а Соус наконец выкарабкается из плена.

- С Иллара уже сняла, займусь Каури, - ответила Рисса, переходя к полуэльфийке и начиная развязывать ремни. Через пару минут и Каури освобождена от своей "скорлупы".

С Иллара уже сняла, займусь Каури, - ответила Рисса, переходя к полуэльфийке и начиная развязывать ремни. Через пару минут и Каури освобождена от своей "скорлупы".

- И воду чистую.. в любом случае понадобится, - чародейка не сразу отозвалась, приподнявшись немного. Изумрудный взгляд, поймав, проник глубоко под волнения волшебницы. – Рисса – с ними все будет хорошо. Немного терпения нужно.

- И воду чистую.. в любом случае понадобится, - чародейка не сразу отозвалась, приподнявшись немного. Изумрудный взгляд, поймав, проник глубоко под волнения волшебницы. – Рисса – с ними все будет хорошо. Немного терпения нужно.

- Я справлюсь с собой столько, сколько потребуется, - мягко, но непреклонно произнесла Рисса, в карих глазах по прежнему плескались боль и вина. - Схожу за водой.

Потратив некоторое время на поиски кувшина в доме, Рисса отправилась к ручью.

Разум не захочет возвращаться. Тело не послушается мимолётного желания. И что же они там кричат? О какой помощи просят? Что за упрёки? Что за просьбы? И глухие звуки – такие далёкие, неуловимые, как душа ребёнком стремится поймать светлячка, да невелика жизнь насекомого.

Замолчите! Языки прикусите! Сами друг другу помогайте, глупцы! Самовлюблённые людишки… души заблудшие. И родные. Из безразличия. Ненависти. Как когда-то скупыми казались огненные змеи и разговоры навязчивые – не скрывал страха, что одного бросят. И как разгорался гнев, будто ребёночку желаемое не дали. Макушку чёрную вспоминал и с обидой проклинал, обнимая белый влажный пух.

Как верил зря.

Легкомысленно рассуждал.

А Бешаба поощряла? Слушала ли Лейра? И осудит тогда Келемвор, когда всё же спуститься придётся, да осознать – упустил тифлинг ступеньку одну?

Не кричите! Замолчите… дайте поспать. Тело не захочет пошевелить и пальцами, хвостом – безнадёжны порывы. Разум не захочет, дабы сон прерывали, но, сколько боли, воспоминаний, принесёт тогда? Как гореть начнёт щека, а язык змеиный – соль влажную вкушает? И не различит образа. Не сдержат глаза глубокие хрусталики.

Почему ты такая трусиха? Почему ты такая слабая?

А она смотрела и скорби достаточно, и вины, и печали. Порывисты объятия. Горячи слова её.

Оставьте, наконец, этого одного. Оставьте со своими жалобами. Со своим лицемерием! Оставьте и душе радостное – не будет же дела потом…

- Солнышко моё, милый.. просыпайся, - тихо-тихо шепнет, толику сил отдавая Бродяге.

Дыхание частое. Плечи задрожат и глаза зажмурится. Чувствует, чувствует ведь, что новое что-то есть, да знать не хочет.

Голос узнает. Тепло и прикосновенья, запах пряностей слабый, кои с пылью и кровью смешался – дурманящий аромат. Пальцы сжались в кулаки, мычание предательское и вымученная гримаса. Губы поджал… тело ломит от боли… не надо… оставь. Не надо, солнце. Не надо, сестрица любимая.

Дыхание частое. Плечи задрожат и глаза зажмурится. Чувствует, чувствует ведь, что новое что-то есть, да знать не хочет.

Голос узнает. Тепло и прикосновенья, запах пряностей слабый, кои с пылью и кровью смешался – дурманящий аромат. Пальцы сжались в кулаки, мычание предательское и вымученная гримаса. Губы поджал… тело ломит от боли… не надо… оставь. Не надо, солнце. Не надо, сестрица любимая.

Одни теперь были, другие либо не видели, либо глубоко спали, укутавшись в саванн безразличия. Их больше здесь не было, гуляли невдалеке, но девушки ждут, ждут подруги и сестры, несподручно Калемвору столько долгов закрывать.

Многое бы отдали, лишь бы не прерывать мягкое течение. Нет сил для внешних игр с обществом, только искреннее разочарование в себе. Губы не оставят лица демона, какая бы форма у него не была, принимает просто таким, каким чувствует. Есть повод просто жить и верить, что что-то пойдет во благо.

- Забывай о боли, - просит, как подобает мастерице плетения, - насыщайся, солнышко, и мы не оставим тебя. Лишь чуть-чуть, ненадолго приподнимись – только ты сможешь помочь тем, кто сам был одарен силами исцеления. Мы будем с тобой столько, сколько захочешь.

Пусть уходит боль, благослови его, милая Сун. Пусть с лучами солнца тает – они смогут дышать и не жалеть об этом. Смогут чувствовать, что волосы подразнивают щеки.

Извинения просит.

Холодная вода смыла бы соль с щек и кровь с грязью с лица, но Рисса не стала тратить на это ни мгновения. Потом. Звонкий ручей весело заполнил глиняное нутро до самых краев и волшебница отправилась обратно.

- Я принесла воды, - негромко оповестила она Лирлин, ставя кувшин рядом с телом Иллара. Зачерпнула ладонью влагу и стала старательно смывать кровь и боль с лица любимого, чувствуя, как незримые тиски стиснули сердце и горло и не замечая, как новые мокрые дорожки пролегли по щекам.

Не вечны мечты о покое. Как гармония – с собой, с природой, с обществом хаотичным… и последнее это есть мятеж.

За что прощать? Почему прячут в уголках тайных разума?

Этому… этому впору прощенья просить, но зачем – правда, не на стороне этого? Справедливость? Закон? Пустая ваза за-кон и вдребезги всего-то разбить. Ведь пользы нет на деле.

Неохотно веки откроются, как занавес сцены, но знакома тогда Лирлин-Лин-Лир с безднами куплетами? Покраснели глаза, громко дышит с жадностью воздух поглощая, и хвост постучит по почве зелёной.

Исказиться гримаса. Губы задрожат.

Кого винить? Себя этот винит, пальцами травинку осязая, как волосы земли. Шёлковые, густые, а умирает быстро.

Говорят - не вечная красота.

- Прости, - проговорит же сдавленно, клыками губу нижнюю кусая и глаза жмуря.

Я принесла воды, - негромко оповестила она Лирлин, ставя кувшин рядом с телом Иллара.

Взгляд чародейки метнулся к другим раненным.

Казалось, что в жизни лишь один удар лишит Иллариона головы, сердца и души. С дьяволами вступили в простое противостояние – хитрость была им неприсущей.

За это можно просить прощения у тех, кто наблюдает – может, маги, просто играют в шахматы на многих досках?

Просит лишь о некотором времени, что поможет другим – покой обеспечит тифлингу. Забавно устроены девушки – в сердцах все больше нежности к тем, кто сам для себя создает дорогу. Тянутся к ним – нет большего счастья. Не напомнит Леви о ранениях, об ожогах или мыслях, что посетили бы об отверженном – немного устала, немного замаралась, но ведь и такую примет? Не смотри, что кожа помнит прикосновения огня, и ткань не вечна – не важно это.

Простит Бродяга то, что сила вновь потечет по его коже? Холодная, не обожжет. С ветрами уйдут воспоминания болезненные, и почувствует свое тело родным. Меньше ограничений – и силы и ловкости хватит, но теперь, щурясь, Лирлин не отпустит далеко, зная что ее силы – не вечны.

Не признаваясь, что будет после кататься в одной из комнат, пока черной, голубой краской не вытекут все переживания. Пока вода не примет в свои объятья дочь огневолосой.

- Прости, - виновато повторит, пока пальцы сожмут острую ладошку. – Больше тебя тревожить не будут, только подари другим спокойные сны.

- Иллариона перенесет потом в дом элементаль, - обратилась тогда к Риссе чародейка.

Бродяга: железное тело

[Это заклинание превращает тело союзника в живое железо. Вы приобретаете поглощение урона 15/адамантин и бонус усиления +6 к Силе, но при этом получаете штраф -6 к Ловкости. Вы имеете 50% шанс провала тайного заклинания и получаете штраф -8 к проверкам умений из-за брони, как если бы вы были одеты в полный латный доспех. Также вы приобретаете иммунитет к критическим ударам, болезням, электричеству, яду и оглушению. Вы получаете лишь половину урона от кислоты и огня любого происхождения.]

[Вызов элементаля VII - воздушный ]

Не дарит тьма счастливые сны – из песка золотого, цветов экзотичных самых, кои мир не видал ни разу и как грёзы, - нет им права на жизнь. За что извиняешься, огненная голова? Ладонь острую давишь маленькими. Белыми, детскими. Нежны ещё, хоть кровь и песок воедино смешались, как любовника два. Душу, тело, разум отдают – ответственность несут, а насколько ветряно сознание в минуту ту?

Ладони собственные скользнут по голове, нащупывая черты. По волосам, серым, отросшим. По бугоркам на висках – как змеи кожа, но тверда, как камень.

Наградили грехом. Что за чёрт без рожек?

Пора и вырасти из лет детских, но польститься Проклятых Лорд верующим тифлингом? Нет, безумство этот из объятий не отпустит.

Украдкой зацепит на огненные пряди – за что прощенья просишь, - спросит всё же, - если этого предок далеко не благороден? Может, был, камбион искренний. Может, был инкуб бесчестный. А знает только – кровь предка откликается, но мало образов дарит.

Этот прощенья просил. Встанет, пошатываясь, но мимо тело клирика пройдёт.

- Рано в объятия бога любимого, - к остроухой подойдёт, осмотрит, как лекарь опытный. И сласти, главное, к боли не лишён.

Время пройдёт, чтобы раны подлатать. Звенья нужные найти и исправить, как поэт стихов строки художник - картины краски. Внимание необходимо тоже. Тому и жмуриться, губы клыками кусая. И как словом магии – царапин нет, однако трещины заметны. Синяки не сольются в цвет один единственный.

Глаза бездны многозначительно посмотрят на сестрицу леса, прежде взглядом поискав. Не знает этот, где живут две капли. Может, поможет орк и лесная девица душе родной? Поспит, видно, проснётся, но как ада повторного не видеть ей...

[Лечение +63хп]

И всё так же мимо-мимо тела аасимара пройдёт, мимо опоры в виде женщины чёрной. Помощью и вниманием, - как родственников пара, - не уделит второму раненому. Не будет просьбы слушать. Не будет выслушивать упрёки в спину. Надоели... оставьте в покое и забудется, как сон.

На прощанье хвост гребешком взмахнул, а тело, - руки плечи обнимают, как голова опущена виновато, - исчезнет из поля зрения.

Куда ушёл? Куда убежал?

Не найдут и шагать далеко, как позволить себе может беглец.

И всё так же мимо-мимо тела аасимара пройдёт, мимо опоры в виде женщины чёрной. Помощью и вниманием, - как родственников пара, - не уделит второму раненому. Не будет просьбы слушать. Не будет выслушивать упрёки в спину. Надоели... оставьте в покое и забудется, как сон.

На прощанье хвост гребешком взмахнул, а тело, - руки плечи обнимают, как голова опущена виновато, - исчезнет из поля зрения.

Куда ушёл? Куда убежал?

Не найдут и шагать далеко, как позволить себе может беглец.

Глупый тифлинг. Женщины мстительны, особенно если обиды ты им нанес смертельные, переступив черту запрета. Рисса сразу все поняла. Но не стала проклинать, кричать и пытаться убить. Лишь вонзила в спину сгорбленную простые слова, спокойным голосом сказанные:

- Я это запомню.

И снова повернулась к любимому, остро ощущая собственную беспомощность. Если бы можно было просто отдать ему свою влагу жизни, Рисса бы поступила так не задумываясь.

Кто-то проявил к ней сострадание, вернув душу в изувеченное тело, и мир снова наполнился болью. Пальцы ощутили мягкую щекотку травы, вместо разгоряченного боем металла клинков. Фиалковые омуты глаз встретились с бездонной глубиной неба.

Голос Риссы, в котором, несмотря на холодные ноты, сквозили слезы, заставили полуэльфийку повернуть голову. И сразу поняла развернувшуюся на поляне трагедию.

- Не плачь,-хрипло шепнула девушка, превозмогая боль и слабость, чтобы подняться и приблизиться к Иллариону. - Есть аптечка? Я помогу ему.

Голос Риссы, в котором, несмотря на холодные ноты, сквозили слезы, заставили полуэльфийку повернуть голову. И сразу поняла развернувшуюся на поляне трагедию.

- Не плачь,-хрипло шепнула девушка, превозмогая боль и слабость, чтобы подняться и приблизиться к Иллариону. - Есть аптечка? Я помогу ему.

Рисса вспугнутой птицей метнулась к полуэльфийке, но в последний момент остановилась и заставила себя осторожно и аккуратно обнять Каури.

- Хорошо, что ты очнулась. Я не хочу потерять еще и тебя, Каури. Пойдем.

Рисса помогла паладинше переместиться к лежащему на траве Иллару и достала из его сумки еще одну аптечку.

- Последняя, - предупредила Рисса девушку.

Тянется позади дорожка. Почти, как деревья и их кровы – тропинки закончатся тонкими ветвистыми линями, травинками вместо душистой листвы, а может парой норок зверьков мелких, как глаза горделивого оленя. По ногами хрустят ветки, шумы подают маленькие, - пробегающие мимо, - комки, кои словно о потерянном напоминают, но вмиг исчезают, забывать заставляя. Уже и не смотрит, какое небо над головой. Что погибло, а что новый росток даёт – успеет жизнь потерять лишь из-за невнимательности хвостатого бродяга.

Так звали. Ветер посоветовал, как шепчут сами боги – хотят совет дать верующим своим, но слышат немногие.

Нет ценности в материальности. Духовность гармонию приносит, а мятеж, бунт, внутренний в око мгновенье конструкцию разрушит, кои ребёнком тщательно собиралась из кубиков прозрачных.

Не замечает, как шаг на бег переходит. Не замечает, как по-звериному теперь, - но глаза опустив и дыша часто, - убегает, бежит, но куда? Далеко-далеко, отдаляясь от толпы. От гнева ненужного. От ответственности бессмысленной. От упрёков пустых. И родного, тем более, пока сердце ликовать не будет.

Может… голова посоветовала.

Он остановиться, как пальцы рук камня коснуться. Нос поверхности шершавой, холодной едва коснётся, а глаза увидят пропасть светлую. Нет, нет, нет… тут уже не светло. Тут уже не тепло.

Тифлинг хвостатый осторожно спуститься вниз. Взгляда бездн не сведёт с тропинки-водицы журчащей, как мальчишка следом за шариком ярким пойдёт – семью потеряет, душу, но вспомнят о нём, когда вырастет.

Ужасные поступки, кровавые…

Заметишь, Леви Бродяга, как свет ускользает вуалью. Глаза жмурятся, а улавливают серые контуры, как мелком по камню проводили. Пальцы опираются на камень, на корку дерева. Хвост, наглец, тянется назад, но ведь часть тифлинга!

Этот скользит, спотыкается, ощущая, как силы покидают. А может сам хочет? Сапоги ступают по водице. Журчание растёт в бой, и тёплое тело обнимет слабый холод.

Леви может остаться здесь... на время, возможно.

Щуриться, гримасничает по смешному. Острым носом теребит, как клювом и чихает, ладонями плечи обнимая. Тифлинг подходит ближе, в воду по колено. Жмурится и дрожит – холод же ощущает, как термиты, бегающие, по телу всему. Но смелости хватит, дабы по пояс зайти. И с опаской ладони коснуться глади. Подушечками пальцев играя, как по точкам окарины.

Где Соус? Где Риган? Кастис? Где огненная голова?

Назад не убежит. Боится. Знает теперь – видела! Как теперь посмотрит?..

Хорошо чернокнижником быть. В роду есть тот, к кому чином стремишься. А этот бы остался там, где был месяцами назад – с куницей жадной, песней мух, с трупом и запахом стойким, но также уловимым едва хвои чистой. Болью в ногах, как гордости души, - кувшина наполненного, - пройденного пути.

Бродяга зажмурит глаза. Зажмурит и окунётся в воду, слушая теперь звук гулкий, подобно эха барабана.